Макс Фрай - Одна и та же книга

Насколько, оказывается, мощное влияние на меня оказало то, что выглядит как просто литература.

Всякий художественный жест — не просто демонстрация намерения изменить реальность и указание направления изменений. Это еще и действие (как правило, бессознательное), пронизанное соответствующим намерением.

Поскольку современный человек (в том числе художник) существо хлипкое и, скажем так, не очень могущественное, изменения в реальности происходят минимальные, стороннему наблюдателю (а зачастую и самому художнику) не заметные, да и те далеко не всегда. Тем не менее вопрос стоит именно таким образом. Демонстрация намерения изменить мир и указание направления — как минимум.

Поехали дальше. Получается, что для всякого потребителя искусства любимые тексты, картинки, мелодии и т. п. — варианты желательной или хотя бы приемлемой новой реальности. Обещание изменений, которые нас по тем или иным причинам устраивают. Потребитель этими рассуждениями, как правило, не заморачивается, не отдает себе отчет, о чем идет речь, оперирует категориями «нравится — не нравится», «мое — не мое» или подбирает соответствующую аргументацию, убедительную, по крайней мере, для внутреннего употребления.

Собственно, беда тут только одна: все — и авторы концепций изменения реальности, и их жертвы, свидетели их усилий, — действуют бессознательно. А всегда лучше понимать, что делаешь (и что с тобой делают, тоже лучше бы понимать).

И теперь, кстати, ясно, почему столь яростно спорят о вкусах. Откуда такие страсти вокруг незначительных на первый взгляд вещей — текстов, картинок, песенок. Всем действующим лицам кажется, что они участвуют в дискуссии об искусстве, а спорят при этом, ни много ни мало, о власти над миром. Споры, конечно, сугубо теоретические. Но даже это в некоторых случаях — до поры до времени.

Вот оно как.

Треножник — самая устойчивая конструкция; любой из нас, хочет он того или нет, — треножник. Двумя ногами мы стоим на земле, вопрос в том, где находится третья.

Даже невидимой, метафорической ноге нужна реальная опора; пространство, где обретается третья нога, становится, таким образом, подлинной реальностью, о чем бы ни шла речь.

С этой точки зрения все религиозные войны, идеологические и эстетические противостояния — не более чем битва за пространство для третьей ноги : чем больше дружественных третьих ног соберется в одном месте, того и тапки.

Люди, которые парятся по поводу чужой сексуальной ориентации или отстаивают собственную, как политическую позицию, или просто, к примеру, обсуждают чужих возлюбленных в духе: «боже, что за жаба», просто не знают, что такое любовь. Не знают, что она обрушивается на голову пострадавшего, ломая и круша на своем пути всё, а уж все теоретические представления о себе, о своих склонностях и предпочтениях — в первую очередь.

Ровно так же люди, которые парятся по поводу чужой веры или чужого атеизма, просто не знают пока, что бог (равно как и богооставленность) обрушивается на человека, ломая и круша не только его самого, но и весь его мир. Подлинная вера, равно как подлинное безбожие, — состояние, в котором дискуссии на эту тему решительно невозможны.

Вообще, все по-настоящему важное и настоящее обрушивается на человека как безжалостная стихия, с которой невозможно договориться. Во всяком случае, не сразу. Потому что за стол переговоров садятся, когда силы на равных.

И прежде всего так ведет себя сама жизнь. Обрушивается на голову и несет со страшной силой.

Если долго-долго лежать в темноте, не засыпая, но и не просыпаясь, дышать и осторожно ощупывать себя изнутри, внутри обнаруживается горячее, красное и очень подвижное, наверное, оно — разновидность огня. Кажется, оно может все, но это довольно трудно проверить, потому что оно ничего не хочет, ему достаточно просто гореть дальше, и всё, и всё.

Чем больше есть сказать вообще , тем меньше есть что сказать людям . Тем понятнее, насколько бессмысленно говорение, особенно красивое, особенно в письменной форме; только тогда и выходит нормальная, полноценная комуникация, когда вслух просишь передать соль, и ничего, кроме соли.

(«Ничего, кроме соли» — так мог бы называться роман о любви и дружбе, персонажи которого едят положенные семь пудов на протяжении семисот, скажем, страниц. Мог бы выйти совершенно замечательный роман, но его, конечно, не будет, и как же это хорошо.)