Юлия Шолох - Два угла

Тогда Латиса решилась.

— Почему тайты делают это со мной?

— Что?

— Заставляют остаться, когда я хочу улететь домой? Заставляют… силой?

— Силой? — изумился Шалье и опять задумался.

— А как это еще назвать? Владение собственностью в моем случае — это разве не ее принуждение к чему либо?

Шалье только удивлено оглянулся. Потом вдруг вскочил.

— Латиса, пожалуй, объясню кое-что. Если ты хочешь улететь — улетай.

Это было неожиданно. Она задержала дыхание, прокручивая слова, раз за разом: хочешь — улетай, хочешь — улетай.

— И в чем подвох? — тихо спросила.

— Никакого.

— И не будет никаких санкции по отношению к экспедиции и к человечеству в целом? И никаких других последствий?

— Никаких, — подтвердил Шалье.

— Но как же… — рассеяно прошептала Латиса. Вдруг он наклонился, резко схватил ее за плечи и уставился глаза в глаза.

— БЫСТО! НЕ ДУМАЯ! ОТВЕЧАЙ! ТЫ УЛЕТИШЬ? — выкрикнул.

И несильно встряхнул. В ушах раздался треск, как от разряда статического электричества.

— Нет, — очень быстро ответила Латиса.

Шалье тут же ее отпустил и уже опять сидел рядом, рассматривая дверь. Казалось, он моментально перенесся мыслями куда-то в другое место. Таким расслабленным Латиса его никогда еще не видела. Он словно спать собрался, сидел, развалившись, и рассеяно улыбался каким-то своим мыслям, ничего вокруг не замечая.

— Пять голов… — прошептал еле слышно.

Латиса от неожиданности вздрогнула.

— Что?

Зеленые глаза медленно остановились на ее лице, и только тогда в них появилось какое-то узнавание, словно Шалье пришел в себя.

— Ничего. Слушай, мне нужно уйти, надолго. Ночью ваша экспедиция улетает, тебе сложно будет это видеть. Я пришлю снотворное, вечером возвращайся в комнату и выпей. Все равно тебе нужно много спать. Вернусь — разбужу.

И тут же поднялся.

— Тихого пути.

Ответа Шалье не ждал, и Латиса изумленно поняла, что он ни секунды не сомневается, что она сделает все, что сказано. Даже попрощаться не успела, дверь за его спиной закрылась, оставив Латису саму разбираться с последствиями происшедшего только что разговора.

Шалье быстрым шагом вышел на улицу, но шел на автопилоте, перед глазами прокручивался план того, что он как можно быстрее должен сделать. По расчетам, получится уложится в сутки, если использовать катер нуль-перехода. Не очень приятные ощущения, но придется перетерпеть и их, и последующую слабость. Гууара потерять никак нельзя.

Про Латису он забыл, как только вышел из комнаты отдыха. И долго бы еще не вспоминал, если бы не Карасан, который стоял прямо возле дороги в стороне, куда Шалье направлялся. Стоял, судя по всему, не просто так.

Шалье неожиданно заинтересовался. Пошел к Карасану, с трудом вспоминая, что чувствуешь, когда на тебя смотрят с ненавистью. Страх? Нет, не тот случай. Раздражение? Может быть, но опять мимо. В любом случае — любопытство. Шалье подошел на расстояние вытянутой руки:

— Хочешь мне что-нибудь сказать? — поинтересовался безо всяких церемоний.

— Нет.

Улыбка на зеленоглазом лице похолодела.

— Собрался мне… мешать? — вкрадчиво спросил. С таким вниманием изучают подопытную крысу после введения ей особо мучительного смертельного вируса. Шалье наблюдал.

Карасан молчал. Целую минуту они пристально смотрели друг на друга, пока Шалье неожиданно не отвел глаз и не отвернулся, почти сдаваясь.

— Давай, скажи мне, что вспыхнула небывалая любовь, наполнив теплом всю твою сущность, и теперь ты готов покровительствовать и нежно заботиться о ней до самой смерти. Я правильно выражаюсь? Давай, скажи, и если не соврешь, я тебе ее отдам, — прищурился Шалье, и его губы растягивала улыбка из тех, что невозможно сдержать.

Карасан молчал, но смотрел тем взглядом, о котором принято говорить, что под таким трава вянет.

— Вот как… Не можешь, значит… врать?

— Зато ты прекрасно можешь! Это мерзко — передавать живого, да еще того, кто тебе доверился.

— Почему мерзко? — искренне удивился Шалье. — Я вроде предлагаю отдать тому, кто действительно готов ее принять. Разве не правильно сделать доверившегося счастливым?

Карасан бледнел на глазах.

— Знаешь что, — на плечо Карасана вдруг легла ладонь, так по-дружески, что он с трудом сдержался, чтобы ее не сбросить. — Забудь все. Посмотри, наконец, правде в глаза — я никогда не отнимал твою Каинни, ты просто не знаешь, кого обвинить. А обвинять надо, в любом случае, не меня. Может — ее, может — себя самого.