Елена Хаецкая: Завоеватели

— Что, забыл? — сказал Фуфлунс с ехидством в голосе. — Ну и молчи тогда.

— Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда полегло! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя, может быть, спасут, если раненый, — да и то пять раз подумают. А с такой дохлятиной, как это , вообще возиться не станут.

Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась было возмутиться, но Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.

— Полотно для перевязки, — распорядился он.

Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы, чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая слюной, шипел: «А ты „Анабазис“ читал? Ты только „Киропедию“ читал и ту в этрусском переводе!»

Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:

— А вот сейчас у меня дергается правое веко.

— К сытной еде, — тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о Ксенофонте.

Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула — она уже начинала дремать.

— Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? — предположила она.

— Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба один на всех, но его умял ваш драгоценный Ларс Разенна.

И демонстративно отвернулась.

Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:

— Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.

— Только попробуй, — угрожающе сказала Анна-Стина. — Разенна все узнает. Завтра же.

Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс засунул коробки с травами себе под плащ.

— Ну, извини, — сказал он.

Анна-Стина не шевельнулась.

Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке. Он был в сознании и не спал.

— Тебе лучше? — спросила она тихонько. Он ответил утвердительно, прикрыв глаза.

Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую керосиновую лампу.

— Кто здесь был?

Анна-Стина слегка усмехнулась.

— Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных чудака. Нагрубили, натоптали на ковре…

Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса, потом тяжело сел на скрипнувший стул.

— Мама Стина, — сказал он, — дай что-нибудь пожевать.

— Ничего нет. Немного сахара осталось.

— Черт, — сказал Ингольв и замолчал.

Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не двигался. Анна-Стина ждала. Тогда брат посмотрел в ее усталое лицо и попросил неласково:

— Хоть кипятка дай.

Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под кипятком.

Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:

— Он просто чародей.

Ингольв фыркнул.

— Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.

— Тебе и так пришлось бы это делать.

— Пришлось бы, — согласился брат, — но на сытый желудок.

Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной тревогой.

Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и хрипло спросил:

— Кто… чародей?

Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.

Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе. Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.

— Он из приюта Витинга, — сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул от себя бессильную синякину руку.

В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных или поврежденных рассудком — тех, от кого отказывались городские приюты, находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и остроумным предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги.