Елена Хаецкая - Завоеватели

Синяка обтирал лицо клочками грязной соломы. Вальхейм со вздохом улегся на каменный пол, подложив руки под голову, и сказал, глядя в потолок:

— Синяка.

Поспешно подняв голову, Синяка откликнулся немного испуганно (что это на Вальхейма накатило?)

— Да, господин капитан.

— А ты хоть раз напивался как следует?

Синяка чуть было не сказал правду: да, напивался в башне Датского замка, когда Завоеватели устроили пирушку по случаю первого снега, но вовремя опомнился. За такие откровения его здесь растерзают на части.

Вальхейм истолковал его молчание неправильно. Он сказал очень мягко, и слышно было по голосу, как он улыбается в темноте:

— Ты что, совсем ослабел? Уходить надо было, когда предлагали…

Прошло полчаса — и первого из тех, кого уводили, швырнули обратно в подвал. У него были переломаны ноги, через всю грудь тянулись полосы, оставленные раскаленным железом. Потом приволокли второго. Третьего. Они метались по затоптанной соломе, хватаясь за нее руками. Двое из них бредили — бредили теми же самыми голосами, которыми только что говорили о женщинах.

Синяка смотрел на них, не стараясь унять дрожь, и сильно прижимался к стене.

Перед дверью возникла непонятная суета. В ответ на отчаянный вопль часового «не положено!» властный голос изрек великолепное ругательство. Судя по грохоту, часового отшвырнули в сторону, и на пороге показался рослый Завоеватель в черной кольчуге. От него сильно пахло дорогим вином. Он качнулся и небрежно произнес:

— Ингольв Вальхейм.

Капитан в своем углу не шевельнулся. Завоеватель повысил голос:

— Я спрашиваю, здесь ли Ингольв Вальхейм? — И вдруг сорвался: — Перестреляю всех!

— Здесь он! — тут же нашелся кто-то визгливый совсем рядом с капитаном. — Вот он! Затаился!

Вальхейм с отвращением посмотрел в его сторону и неторопливо поднялся.

— Я Вальхейм, — сказал он.

— Иди сюда, — распорядился Завоеватель. — Иди, иди! Шевелись!

Пожав плечами, Ингольв пошел к нему, стараясь не наступать на невидимые в темноте чужие руки и ноги. Завоеватель расхохотался, и стало понятно, что он пьян. Когда Ингольв встал перед ним, Синяка отметил про себя, что капитан немного ниже его ростом. Юноша провожал Вальхейма долгим тоскливым взглядом, мечтая хотя бы проститься с ним, но тот даже не обернулся.

Ударом кулака Завоеватель вышвырнул Вальхейма из подвала. Через секунду все услышали, как он обругал часового и, гремя сапогами, пошел по деревянному настилу. В замке громко заскрежетал ключ.

— Вы как хотите, а я с вами никуда не пойду, — заявил Сефлунс. — Мне моя жизнь дороже. — Он опасливо посмотрел на черный конус замка и на всякий случай немного понизил голос. — Связываться с чертовщиной может только самоубийца.

Разенна тоже посмотрел на Кочующий Замок, и ему показалось, что замок стал немного ниже, чем был. Недалеко от входа Ларс, к своему удивлению, приметил пятно самой обыкновенной ржавчины. Похоже было, что Торфинн действительно плотно завяз в болотах.

— Жизнь ему дороже, — с невыразимым ядом в голосе произнес Фуфлунс. — Посмотрите на этого бессмертного идиота, братья!

— Бессмертие бессмертием, а мало ли что, — рассудительно сказал Сефлунс. — И вообще, лично я предпочитаю прямые пути. И всегда их предпочитал. — Он метнул злобный взгляд в сторону Фуфлунса. — В отличие от некоторых интриганов… Если мы хотим достоверно знать, что делается в городе, так и идти нужно в город, а не черт знает к кому.

— Нет, вы только подумайте, какой благородный! — еще более язвительно сказал Фуфлунс. — Примитив… Пойдешь, значит, прямиком к этому кровавому псу Косматому Бьярни и скажешь ему что-нибудь эдакое… прямое. «Простите, господин, нельзя ли забрать… э… из мест лишения свободы мятежника по прозвищу… э… Синяка».

— Ну и скажу, — расхрабрился Сефлунс. — Я, если хочешь знать, самому Гаю Марцию Кориолану правду в глаза говорил. Вот.

— Бьярни тебе не Кориолан, — сказал Фуфлунс. — Кориолан — он кто? Жалкий римлянин. А Косматый в самом лучшем случае викинг. Иди, иди. Там тебе и конец. Ты же у нас честный. — Фуфлунс повернулся к собрату-богу спиной. — Тебе с нами не по пути.

Судя по раскрасневшемуся лицу Сефлунса, тот мгновенно припомнил все обиды, причиненные ему Фуфлунсом за последние две тысячи лет, но от избытка чувств говорить не смог и потому только махнул рукой и зашагал прочь. Фуфлунс проводил его восхищенным взглядом.

— Принципиальный, смотри ты. И правда в город пошел.