Дуглас Брайан: Забытые богини

Его слушали охотно. Голос у Дартина был приятны, сильный и звучный, песни – всегда интересные, хотя мелодии – прямо признаться – страдали некоторым заунывным однообразием. Кроме всего прочего, здравомыслящие торговцы с шахбийского рынка полагали: пока Дартин поет, он не может воровать.

Спустя некоторое время на том же рынке Дартин нашел себе напарницу – девочку лет пятнадцати, тощенькую, как вобла. Ее звали Дин. Они встретились у мясных рядов: она танцевала, он начал подпевать. Потом поделили деньги и расстались. Наутро, не сговариваясь, опять пришли на то же самое место. Так и пошло. Дартин не спрашивал Дин, кто она такая и где научилась своему искусству. Да и она не проявляла любопытства по отношению к своему компаньону. Лишь бы пел.

И Дартин пел, пел, лениво возвышая свой сильный, немного севший от почти беспрерывного жевания наркотических листьев голос.

Мутное солнце, повисшее над рынком, нестерпимо сверкало в груде колотого камня – вулканического стекла, рассыпанного по ковру. Истекая потом, толпились вокруг люди, жадно глазея на маленькую, по-детски угловатую танцовщицу с длинными черными волосами, заплетенными в тоненькую, как хлыстик, косичку. Каждый раз шахбийцы ждут встречи с чудом. И каждый раз чудо происходит.

Вот Дин тихо отделилась от стены и пошла, переступая босыми ногами, к ковру. Она двигалась так медленно и так плавно, что казалось, будто она идет по воздуху, слегка приподнявшись над раскаленной пылью. Тонкие руки медленно поднимаются, сгибаясь в локтях. Ресницы опущены на бледные щеки – длинные, неподвижныe, плавной линией уходящие к вискам.

Девочка обходит ковер кругом, словно не решаясь приблизиться к нему. Один круг. Второй.

Потом осторожно ступает на осколки, камень шуршит, похрустывает. Шаг, еще один. И вдруг – ресницы взмывают, ослепительные черные глаза сверкают, бледное лицо вспыхивает улыбкой. Раскинув руки в стороны, бесстрашно круша босыми ногами острые осколки, Дин принимается отплясывать.

По толпе прокатывается тихий вздох.

А Дартин поет. Насмотрелся он на эти восторги, на фокусы Дин. Все загадки, все тайны, все чудеса огромного мира оставляют Дартина равнодушным. За что бы он ни брался, везде ожидают его неудачи – не проще ли застрять в захолустном городке, потерянном в тени великого Шадизара, и скончать здесь свои дни, на маленьком рынке, развлекая мелких торговцев и домашнюю прислугу героическими песнями далеких, никому не ведомых воинов?

Глупо. Глупо… Разве об этом мечтал Дартин в далекие юные годы? Разве такую судьбу прочил себе, когда впервые взял в руки оружие и покинул родительскую хижину?

Дартин родился в бедной семье на окраине Шадизара. И как бы ни бедна была его родная семья, а появление в ней этого ребенка даже здесь сочли настоящим позором, ибо он был рожден младшей дочерью вне брака, от заезжего наемного солдата. Солдат этот был варваром-северянином, из тех, кого встречаешь раз в жизни – и после молишься всем богам, дабы отвели от тебя возможность второй подобной встречи.

Неведомый отец Дартина был киммерийцем, и потому мальчик сильно отличался от своих сверстников: был выше их ростом, обладал бледной кожей и неприятными серыми глазами. С годами он загорел, пропитался солнцем и навечно сделался смуглым, но ощущение диковатости, чуждости всем, с кем бы ни сводила его судьба, у Дартина так и не прошло.

Перед ним расстилается площадь, полная людей, и мутное фиолетовое небо низко нависает над ними. Тонкая белая шерстяная ткань просторных одежд вздымает пыль, и легкий алый шелк покрывал прикрывает от пыли.

Насколько хватает глаз – только белое и красное, и лишь иногда черное. Гудят возбужденные голоса, но слов не разобрать. Площадь подобна шкатулке с безделушками, когда ее встряхивают.

Хрустит битый камень, хохочет девчонка, в танце разлетаются руки, извивается между острых лопаток длинная косичка с тяжелыми медными монетами, вплетенными на самом конце волос.

Жара в городе изматывающая, невыносимая. Все – танец окончен! Целая и невредимая, малышка спрыгивает с кучи битого камня в мягкую горячую пыль и начинает собирать деньги. А Дартин все поет, не позволяя истории завершиться, – он нарочно удерживает возле себя людей, чтобы они не вздумали разбежаться, не заплатив. О солдате, который обернулся орлом и взмыл над телами своих погибших товарищей, поет Дартин, а сам думает, хватит ли денег на то, чтобы заплатить за кусок жареной баранины или придется опять хлебать рисовый отвар.