Максим Далин - Тракт. Дивье дитя

Нужно дело делать.

– Батюшка, – окликнул Федор мрачного отца Василия, – дома-то помянем Кузьмича, а?

Отец Василий как-то смешался, растерялся и даже, похоже, смутился. Бороду огладил, крест поправил, жалко улыбнулся… будто хотел отказаться. Но кивнул.

– Конечно. Помянуть надо.

– Ну вот и славно, – сказал Федор и улыбнулся. – Я понимаю, вам не сладко пришлось за последние дни, батюшка, но все, слава Богу, уже позади. Устин коньяку шустовского где-то раздобыл, так вот и помянем покойника, а вы отдохнете и согреетесь. Не переживайте так.

И отец Василий только посмотрел на Федора как-то странно, но ничего не сказал. А на тихий погост, заросший кедрачом, порошил суматошный снег…

Егор с Симкой были заняты с раннего утра.

Сперва ладили телегу: Егорка из сухой слеги выстругивал новую ось и укреплял колесо. Потом одолжили у Лаврентия его одра и уехали-таки за дровами, благо дороги еще не завалило снегом по-настоящему. И слишком нагружать ледащую Лаврентиеву лошаденку не стали – лишь бы свезти смогла. И лес охотно отдал сухостой и валежник – так что справились быстро; еще и темнеть не начало, когда они вернулись в Прогонную, но все воскресные дела и забавы все-таки пропустили.

Симка остался дома, греться и ставить самовар. Егорка увел к Лаврентию лошадь. Только парой благодарных слов с ним и перемолвился, но этого вполне хватило, чтобы оценить теплый покой, воцарившийся в доме у нового волчьего пастуха. Даже мать Лаврентия не бранилась особенно, ограничившись лишь язвительным замечанием о шантрапе без кола и двора, которой и лошадь-то в диковинку.

Замечание это и Лаврентий, и Егор оставили без ответа.

Улыбнувшись на прощанье Татьяне и махнув рукой двойняшкам, отвлекшимся ради гостя от постройки избы из лутошек, Егор ушел.

Тракт был пустынен в обе стороны; снежная пелена укоротила его, в белой мгле потонул горизонт и леса было почти не видно за легким снегом, как за кисеей. Вокруг было мягко и серо; в наступающих сумерках окошки изб уже загорелись кое-где тусклыми огоньками. Егорка, не спеша, свернул с тракта в короткий порядок, когда его окликнули сзади:

– Эй, бродяга!

На миг раньше, чем услышать эти слова, Егорка лесным чутьем учуял опасность из-за спины – оттого и повернулся не так неторопливо и спокойно, как можно было ждать. И кол, выдернутый из плетня, легко перехватил на подлете, прежде чем понял, кто этот кол держит.

Пока Петруха дергал кол из Егоркиных пальцев, как из железных тисков, Кузьма набежал сбоку и взмахнул кулаком. Кулак каким-то непонятным образом вместо Егоровой скулы налетел на забор – аж дерево хрустнуло, и Кузьма взвыл, тряся рукой. Третий парень, которого Егор не знал по имени, махнул колом понизу – хотел попасть Егорке по ногам, а попал по Петрухе, который выпустил деревяшку из рук и повалился в снег, ругаясь, на чем свет, и грозя кулаками. Все преимущество внезапности было постыдно потеряно.

Егорка, вдруг оказавшийся чуть в стороне от бойцов, усмехнулся, крутанув кол в руках. Кузьма, в багровой ярости, вырвав оружие из рук своего неудачливого приятеля, полетел на Егора, вскинув дрын над головой и вопя:

– Зашибу гадину!

Петруха ахнул, сидя на снегу и потирая колено. Колья скрестились с треском. Егорка оттолкнул Кузьму от себя, Кузьма врезался спиной в забор, третий боец против всяких правил и совести сунулся в свалку – и через мгновение сидел в сугробе, сам не понимая, как там оказался.

Егорка бросил кол на землю.

– Вот бес верткий, – пробормотал Петруха с некоторым досадливым смущением.

– Я тебе еще проломлю башку, сволочь, – выкрикнул Кузьма, чуть не плача от бессильной злости. – Еще кровью умоешься, гнида рыжая! Погоди!

– Выходь спроть меня на поодиначки, – сказал незнакомый Егору парень и сплюнул.

Егорка покачал головой.

– Не охотник я драться-то, – сказал он с грустной улыбкой. – Вовсе не охотник, ни на поодиначки, ни спроть троих вас – никак. И радости в том никакой не нахожу, и зла не держу ни на кого. Нешто не поняли? А сейчас и вовсе не желаю – чай, ждут меня, а я все не иду… по пустякам.

– Смеешься, бес?! – лицо Кузьмы дернула судорога. – Смейся, смейся. Я еще посмотрю, как ты посмеешься. Я знаю, кто ты есть. Еще увидим…

– Не досуг мне, – сказал Егорка. – Другой раз поиграем. Извиняйте.

Петруха и третий переглянулись. Егорка пожал плечами, отвернулся и направился к избенке Матрены. Он шел неторопливо и с видимым спокойствием, но чутьем знал, что происходит сзади, так четко, будто глазами это видел: знал, что Кузьма поднимает кол, шмыгает носом и бежит следом, изо всех сил стараясь не топать.