Максим Далин - Тракт. Дивье дитя

– Наше вам с кисточкой, – Федор поклонился, широко улыбаясь. – Не поздно ль ты, голубка, тут летаешь?

– Братца звать ходила, да он домой меня отослал, – сказала Оленка с непонятной усмешкой. – Конфет мне купил в бумажках, пряников медовых, – и приподняла узелок, который держала в руках, – а со мной не пошел. Гуляет, слышь.

– Никак, страшно идти одной-то? – игриво спросил Федор, замирая от жаркого предчувствия.

– Страшно не страшно, а вместе-то, чай, веселее…

Федор сел верхом, нагнулся в седле, протянул руки – Оленка даже не попыталась отстраниться – поднял ее за талию и посадил впереди себя, боком, на холку вороного.

– Скажи только, краса ненаглядная, куда везти-то тебя, – сказал, задыхаясь. – Доставим в лучшем виде, с ветерком да с колокольчиками. К чему тебе ножки трудить?

– Да уж я пешком-то привычная, – возразила Оленка, но прислонилась плечом к его плечу. – Уж ладно, все прямо, прямо – а там я скажу, где свернуть-то…

– Подарок ты мне сделала, жар-птица, – сказал Федор, тронув с места. – Бесценный.

– Перстень яхонтовый? – отозвалась Оленка насмешливо.

– Да нет, драгоценная моя, перстень яхонтовый сама после в подарок получишь, а мне от тебя, как кулугуры ваши говорят – не пряничек, не пирожок – утешеньице.

Оленка звонко рассмеялась. От ее платка и волос пахло сеном, теплом и чистым жарким зверенышем. Запах опьянил Федора, как водка; он врезал вороному в бока – и конь взвился вихрем, ударился с шага в галоп, так что Оленка должна была прильнуть к всаднику всем телом.

Так она и сделала.

Вороной летел сквозь ночь, как стрела, и белая круглая луна в розоватом круге завтрашнего мороза летела за ним. С тракта свернули на узенький проселок, с него – на тропу, еле видимую меж древесных стволов – и конь перешел на шаг. Федору хотелось бы, чтоб до выселок было много дней пути – а тут и десяти минут не прошло, как забрезжил между лиственниц тусклый огонек и забрехали собаки.

– Стой, – сказала Оленка. – Дальше я ужо сама дойду, – и скользнула с седла плавным ласочьим движением. – Спасибочко.

Федор спрыгнул вслед за ней.

– Что ж, и все? Экая ты, хозяйка, неласковая, – рассмеялся он и приобнял ее за талию. – Ни погреться не позовешь, ни чайку испить?

Оленка не сделала ни малейшей попытки скинуть с себя его руку.

– Куды там с чаем, – ответила она с глуховатым грудным смешком. – Вон позднь какая, мамка забранит…

– Мамка, говоришь…

Федор развернул Оленку к себе. Ее лицо, голубоватое от лунного света, в резких темных тенях, было похоже на безупречное медное изваяние, только блестели глаза – но ни от какой статуи не могло нести таким живым жаром. Федор, тая от ее зноя, протянул руку – платок, шея, маленькое ухо, щека, бархатистая и обжигающе горячая – губы, солоноватые на вкус, широкие жаркие зрачки, отражающие луну…

Поцелуй был, как глоток жидкого огня. Федор прижал Оленку к себе, поцеловал снова – но тут она рванулась из его рук с силой, которой он не ожидал.

– Что ты? – спросил Федор ошарашенно.

– Поиграл – и будет тебе, – сказала Оленка, тяжело дыша. – И так ужо…

– Ах ты… вьюн! Вьешься, значит, а в руки не даешься?

– Не замай. Спасибочко, что подвез. Вот тебе подарочек, сокол ясный – не кренделек, не пряничек – утешеньице.

– Вот же…

– Предовольно с тебя. Я теперь домой пойду, и ты ступай. Ночь на дворе.

Федор промычал что-то утвердительное – и резко рванулся вперед. Оленка увернулась и помчалась по тропе, как лесной зверек – стремительно, почти бесшумно. Федор, тяжело переводя дух, ринулся за ней, но корни и коряги, как нарочно, лезли под самые ноги – споткнулся и упустил момент. Только у плетня, за которым тявкали собаки, он догнал летучий лунный призрак, поймал и дернул – в его руках оказался полушалок.

– Хва-ат! – рассмеялась Оленка, хлопнув калиткой. – Иди себе, соколик, а то как бы лошадку твою волки не съели! Иди-иди…

Федор в сердцах швырнул полушалок через плетень. Хлопнула дверь, послышался ворчливый бабий голос:

– У, полуночница, нагулялась? Бить тебя некому, непутная…

В ответ раздался теплый Оленкин смешок, дверь снова хлопнула и все стихло.

Федор стоял, глядя на красноватое свечение слепого оконца. Ярость, вожделение и азарт выплескивались из души через край – будь у Федора хвост, он бы хлестал себя хвостом по бокам. Змея, змея! Как деревенская девка, хамка, подлячка, дуреха, смеет так с ним поступать? Кто научил ее этим змеиным извивам и сделал ее укусы такими ядовитыми, будь она неладна!?