Максим Далин - Тракт. Дивье дитя

Федор рассмеялся, встал и поднял Софью Ильиничну с колен. Обнял за плечи с небрежной лаской.

– Тебе приснилось, малышка, – сказал он и снова зевнул. – Ты такая выдумщица и все время выдумываешь Бог знает что, всякие страхи, один другого нелепее. Ты же всегда смеялась над дикими историями про леших.

Софья Ильинична прижалась к плечу Федора, твердому, как дерево, и теплому сквозь рубашку. Его спокойная сила не то, что совсем уничтожила страх, но несколько его отстранила. Софья Ильинична вспомнила, что говорил отец Василий о страхах ночных и стреле, летящей во свете дня, что она – петербургская барыня, что ей не к лицу уподобляться деревенским девкам с их историями о лесном царе… совсем как у Жуковского – «Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул!»

Вспомнив Жуковского, сказочку страшненькую, но детскую, Софья Ильинична совсем развеселилась.

– Федя, – сказала она, улыбаясь, отчего ее пухлое личико стало очень милым, и заглядывая Федору в глаза, – а ты знаешь, что здешние бабы верят в лесного царя? Серьезно!

Федор хмыкнул.

– Ага, в короля эльфов. Как у Гете, в короне и с хвостом.

– Отчего – с хвостом? – удивилась Софья Ильинична. – И почему – Гете?

– А ты не любопытна, Соня. Ведь твой покойный супруг – немец, кажется?

Софья Ильинична рассмеялась.

– О, Вильгельм не читал Гете. Он читал только деловые новости и свои счета. А Гете писал про лесного царя с хвостом?

– Я по-немецки не читаю, – сказал Федор. – Но эту сказочку забавно перевел один мой знакомый умник. Чудно так вышло: будто этот самый элфкёниг у Гете – это сплошная корона и хвост… как у кометы или вроде того… или этому младенцу так померещилось…

Софья Ильинична смеялась, Федор улыбался, а дождь все шуршал по стенам, все нашептывал что-то…

Возможно, дождю удалось бы предупредить Софью Ильиничну, но она была счастлива и не слушала его.

Матрена заснула рано.

Суматошный день, покупка коровы, водворение коровы в старый сарай, лошадь с телегой, взятая у мельника взаймы, поездка в Броды за сеном – вся эта суета утомила ее. В глубине души Матрена жалела, что деньги пришлось потратить на корову. С коровой слишком много возни, а Матрена чувствовала себя совсем старой, усталой и больной – домашняя работа утомляла и раздражала ее. Вот теперь корми эту скотину, пои, дои ее ни свет, ни заря… а если надумаешь продать – Симка уцепится, как клещ!

Зорька… Зорька, будь она неладна!

Когда Симка и Егорка устраивали корову на новом месте – а корова так за ними шла, будто до смерти хотела жить в Матрениной развалюхе – Матрене очень хотелось пойти в трактир. Может, кто поднесет, а ежели и не поднесет, так у нее гривенничек где-то спрятан… а может, и того… полтинничек отколется с проезжающего-то…

Не ушла из-за Егорки. Ну что за парень! На что ему! Сраму захотелось, что с гулящей живет? Или – что ему надо?

Егорка Матрене не нравился.

В этом даже самой себе было стыдно признаться. С чего? Парень видный, Симка к нему льнет, как к сроднику какому, четвертной билет отвалил, как и не деньги – облагодетельствовал, да еще и с мельником, с брюхатым идолом, сам договорился и корову пригнал. Все хорошо – так нет. Не лежит к нему душа.

Неласковый он.

Даже не то, что неласковый, а не по-людски у него все. И делает-то все не по-людски, и говорит-то… Не плохо, нет, а… чудно как-то. Строго. Но не как в скиту. И не то, что по-барски. Баре – тоже люди, сколь их видела-то: и любиться, и ругаться горазды, а он… чего это Симка нашел-то в нем?

Хотя – тут спору нет, тут он по-доброму. Симку иногда родной матери не понять, а Егорка только взглянет – и сразу догадался. Даже, вроде, советуется с Симкой-то – спрашивает о чем-то, рассказывает что-то – и все этак вполголоса, чтоб только Симка и слышал… И это Матрене тоже не нравилось.

Какие это у Симки тайны-секреты от родной матери завелись? Да еще с парнем таким… на что ему Симка – дурачок, да и маленький? О чем они с ним говорить могут – взрослый парень с парнишкой по тринадцатому годочку, да еще и убогоньким?

А они корову обустроили, лошадь мельнику отвели, возвратились уж на вечерней заре, веселым-веселешеньки, поставили самовар, развели чаи да сахары… Егорка на скрипке играл – да и песни-то у него не нашенские, ровно что по сердцу царапает, а Симке и любо. А то еще принялся глупости болтать, Симку забавлять – и их смех за столом отчего-то Матрену разозлил. Она еле допила чашку чаю с молоком и засобиралась спать.