et Jk Светлая - Primièra canso

Трубадур вздохнул и сделал глоток вина.

– Который день уж бьюсь над ней, а все никак! И вздумалось же Его Светлости жениться. В его-то возрасте пора о Боге думать!

– Прежде наследниками стоит озаботиться. Вот пару-тройку сыновей заведет, можно будет и к праотцам отправиться.

– Так и невеста, говорят, старуха! Что может родиться от двух пней?

– Может, хотя бы одного успеют произвести на свет, – захохотал Паулюс, поднимая кружку. – Хотя, поговаривают, полдеревни его отпрысков бегает. А невеста, поди, благородных кровей. Богатая, что ль, что герцог ее в жены берет, – монах задумчиво почесал затылок.

– Да какая богатая! – рассмеялся трубадур. – За ней никакого приданого не дают, кроме земли на границе с Жуайезом. Болота одни! Но герцог вздумал торфом промышлять, с тех пор, как вернулся из Фландрии. Ну и знатная, да... У Жуайезов всегда была древность рода в чести. А эта породистее многих сук.

– Повезло герцогу! Двух зайцев убил. Осталось дело за малым – за наследником.

Служанка принесла новый бочонок, Паулюс снова налил вина и, напустив печальный тон, спросил:

– Так что же мешает твоим музам?

Серж, приняв не менее грустный вид, посмотрел на брата Паулюса и скорбно произнес:

– В канцоне велено воспеть красоту будущей герцогини. Я же не умею лицемерить. Вообрази, как стану я петь о ее прекрасных глазах, коли окажется, что она косая?

– Эх, друг мой Скриб, разве ж это твоя забота, коль она окажется косой? – усмехнулся святой брат. – У мельничихи твоей глаза прекрасные. Ее ведь тоже Катрин зовут?

Паулюс отхлебнул из кружки и приуныл.

– Вот у меня забота так забота. Как бы мне обряды завтра не перепутать. Совсем не вовремя отец Григориус из жуайезской часовни преставился. Не мог, что ль, сначала герцога своего обвенчать, а потом уж умирать со спокойной душой, – Паулюс вздохнул. – А я после похорон короля Александра ни одной службы не правил.

– Разберешься! – уверенно заявил Скриб. – Все молитвы одинаковые. Коли чего перепутаешь, никто и не заметит. А собьешься, так заладишь Pater noster. Обвенчаешь и забудешь. Это мне, коли придется опростоволоситься, потом будущую герцогиню каждый божий день лицезреть со всеми ее обидами. Что, согласись, удовольствие сомнительное.

Святой брат махнул рукой.

– Так ты не обижай Ее Светлость. Спой ей о красоте. А чья будет воспета красота, герцогини или простолюдинки, кто ж догадается!

Тут взгляд трубадура вспыхнул, и он, чуть прищурившись, сказал:

– А у простолюдинки сестрица имеется. Тоже... с глазами.

– Правильно говорил брат Ансельм. Сбиваешь ты меня с пути праведного, – рассмеялся Паулюс, наполняя кружки. – Монах я!

– А я – поэт. Тебе женой религия, а мне – мои канцоны. Но удовольствия искать, успокоенья, музу ни одному из нас не запретишь.

– Хорошо у тебя язык подвешен, Скриб! – восхитился Паулюс и поднялся из-за стола. – Что ж, идем, друг мой, в поисках твоей музы и моего удовольствия.

Утро застало трубадура Скриба в обнимку с его музой на старой мельнице ее отца. Он видел в то утро яркие сны, толком не отличая их от воспоминаний о прошедшей ночи. Ночка, в самом деле, весьма удалась. И открывать глаз ему совсем не хотелось.

– Скриб, – шептала ему его муза Катрин, – Скриб, опоздаешь ведь!

И он точно знал, что опоздает. Но вот куда и зачем – ему дела не было. Слишком уж сладок сон поутру.

В это же самое время брат Паулюс, подхватив рясу, мчался, сломя голову, в замок, чтобы облачиться в праздничное одеяние и поспеть к назначенному часу в часовню. Его безымянное удовольствие осталось досыпать на хозяйском сеновале, выпросив на прощание у монаха, что он прочтет молитву об отпущении ее грехов.

III

С любопытством оглядывала Катрин свой будущий дом. Ей понравилась простая архитектура замка. Жуайез выглядел внушительно и строго, без излишней напыщенности. Таким же оказался и владелец замка, встретивший графиню в большом зале. Герцог Робер был крепким, среднего роста немолодым, но еще далеко не старым мужчиной. По его фигуре было понятно, что о рыцарских подвигах он знает не понаслышке. А загорелое лицо его с упрямым подбородком наверняка не оставляло равнодушными замковых служанок.

Катрин слегка улыбнулась острому взгляду его черных глаз из-под густых бровей. И склонилась в легком поклоне.

После, в покоях, отведенных ей будущим супругом, она стояла перед зеркалом, где ее одевали две служанки, подгоняя платье. Сшитый специально для нее на свадьбу жуайезскими мастерицами роскошный ярко-голубой котт Катрин подвязала широким серебряным поясом – единственным ее богатством, доставшимся от матери. Расшитое золотом покрывало закреплено было золотой диадемой с изумрудами – еще одним подарком жениха. День выдался солнечным, но морозным, и служанка накинула на плечи Катрин подбитый рысьим мехом плащ. Еще раз взглянув на себя в зеркало, Катрин осталась довольна.