Наталья Егорова: Талисманчик

Я снял для начала "студию" - крохотную угловую каморку на верхнем этаже дома без лифта. Одно окно выходило на автобусный парк, другое - на роскошную свалку. Но света было предостаточно а неудобство подъема по вонючей лестнице не смущало моих первых клиентов - худых девиц с приклеенными улыбками, пышных дамочек в блестящих обтягивающих платьях, глядящих исподлобья качков, хитрых мужчин с физиономиями аферистов.

Я работал, как проклятый, иногда оставаясь в мастерской и на ночь: между мольбертами как раз втискивалась раскладушка. Я, наконец, получил возможность писать маслом, а не набрасывать наспех карандашом или пастелью. Я заполнил бар элитной выпивкой из крохотного дорогого магазинчика и наконец-то исполнил детскую мечту - объелся баночными ананасами. Я постепенно становился вхож в богемную тусовку, посещал модные спектали. Хотя и то, и другое вызывало у меня лишь скуку, но, без сомнения, способствовало пополнению армии моих заказчиков.

Чудо перешло в разряд рутины. По вечерам я иногда застывал у окна, бездумно вглядываясь в почерневшие кирпичные стены окружающих строений. Я прихлебывал какой-нибудь умопомрачительный ликер, а в голове было пусто как на подготовленном холсте за моей спиной. Меня окутывало умиротворение, и всего приятней было от упоительного сознания, что я делаю мир красивее.

С Катериной я больше не пересекался.

Через некоторое время я мог позволить себе просторную дорогую мастерскую в центре. Доходы мои выглядели исключительно стабильными, и я уже потерял счет приукрашенным мною лицам. Я вошел в моду в столичном «свете». Я запросто сталкивался с людьми, которых в прежние времена знал лишь по теленовостям. Теперь я передвигался по Москве только на такси, и еще одной стороной новой жизни оказалась необходимость отбиваться от назойливых девиц, жаждущих приобщиться к славе и, чего греха таить, кошельку преуспевающего портретиста. Мой взлет был стремителен, мои работы безошибочными, будущее представлялось обеспеченным.

И подумать бы мне хоть мимолетно, что безоблачность может окончиться катастрофой, что окружающая меня сладкая действительность, наполненная работой, запахом краски, мельтешением лиц - только затишье перед бурей!

Этот прием был таким же рутинным мероприятием, как и целая череда предшествующих и, видимо, последующих. Я знал лично едва ли половину гостей, но многие из них были мной уже запечатлены, начиная с хозяйки вечера - дородной молодящейся бабенции с лошадиным лицом и визгливым голосом. Я помнил, как добавлял мягкости в это лицо, как сочинял несуществующее благородство. Сегодня я с хозяйкой еще не здоровался, увлеченный потоком гостей к длинному фуршетному столу, а впрочем, я уже давно бросил проверять действие собственного бытового волшебства.

Мне уже достался бокал шампанского и пара бутербродов из стандартного банкетного набора, я уже рассказал популярной тележурналистке пяток старых анекдотов и со скучающим видом дал автографы двум невесть как затесавшимся на прием помятым девицам. Осталось ждать только случая засвидетельствовать свое почтение хозяйке и с достоинством удалиться. Наконец, ее огненное платье, туго обтягивающее валики откормленного тела, мелькнуло в непосредственной близости. Я бросился на перехват. Приложился к ручке с многочисленными тяжелыми перстнями и, уже произнося банальные уверения в почтении, понял - что-то не так. Что-то не то с ее лицом.

Я оценивающе вгляделся: глаза, скулы, очертания подбородка - вроде, ничего не изменилось. Вот: взгляд стал цинично-подсчитывающим, старой склочнице это и подходило более всего. Но я ее такой не рисовал! Презрительный изгиб губ также оказался новым приобретением. Я похолодел: чувство, как будто мною нарисованная картина вышла из повиновения и принялась изменяться сообразно своим собственным представлениям.

То, что я шутя называл "бытовым волшебством" действует недолго? Или не на всех? Или...

Я пробормотал какую-то чушь и бросился на второй этаж, где - я знал - над красным кабинетным роялем висел тот самый злополучный портрет. Я едва не сшиб с ног владельца радиостанции, обнимающего на лестнице сразу двух глупо хихикающих девчонок. Я метнулся к цели и... уставился в пол, словно боялся увидеть, что мною же созданное лицо насмешливо подмигнет мне, как в фильме ужасов. Я даже не удивился бы, кажется, хотя испугался бы без сомнения.

Наконец, оторвав взгляд от длинной царапины на полированном боку рояля, я медленно поднял взгляд. Скользнул по тяжелой золоченой раме в вычурных завитках, уперся в собственную подпись и мучительным усилием взглянул на живописные мазки самого лица. Сморгнул, разгоняя набежавший туман. И понял, что предчувствие катастрофы не обмануло меня.