Павел Кошовец: Ремесленный квартал

— Вот-вот, и я о том же. Где гарантия, что враг просто не желал повоспитывать строптивых ремесленников? А заодно избавиться от неудобных фигур. Но Гурид о вас не знал и не знает ничего. Даю слово.

Он стоял на коленях в Храме в самой тёмной части правого нефа, за колонной и неистово молился. Это было неожиданно и… приятно. Кто бы увидел сейчас Зерги, не поверил своим глазам. Вор и убийца в прошлом (как он смел надеяться) избегал часов служб, а также открытых, видных молельных мест, возможно в силу въевшейся привычки скрываться. Скорее же правдивым ответом был такой: он не считал себя достойным, пока, по крайней мере, появляться перед ликом Единого — кровь на его руках не могла в одночасье исчезнуть. Вот может быть когда-нибудь, когда праведной жизнью он докажет свою решимость измениться, вот тогда… Тем не менее, колонна, за которой он проводил львиную долю своего неожиданного пребывания в Храме, была ближайшей к алтарю.

Иногда, в неизбежных паузах между молитвами, он поднимал голову и бросал украдкой взгляд вверх. И тут же пригибал её — величие Храма, его стрельчатые своды, монументальные колонны, чудесные картины жития святых, их благочестивые и суровые лики словно пригибали к полу, заставляя ощущать собственную неразумность и никчёмность. Он даже помыслить не мог когда-либо приблизиться к их пониманию истины. Разве что коснуться лбом земли, на которую когда-то ступала нога праведников.

Это возвращало во времена счастливого детства, когда были живы родители, а он, сын священника, естественно, присутствовал на службах, часто посещал церковь, гораздо меньшую, нежели нынешний Храм, но отнюдь не менее величественную. Просто тогда он по-детски восхищался красотой росписей, чистотой пения и не стеснялся внимательного взгляда Единого. Сейчас же в полной мере ощущал собственное ничтожество. Самомнение муравья, посмевшего возомнить себя чем-то большим, нежели насекомое. Оттого и прятался от взгляда Бога, словно имело это смысл — прятаться. Не людей. Монахи, священники, прихожане продолжали удостаиваться мимолётного внимания (будто сквозняка на щеке). Потому что он пока не был готов разменивать и делить своё общение с Единым с кем-либо ещё… Возможно, разве что, с отцом Алием.

К священнику, вывернувшему его наизнанку, открывшему ему глаза на окружающее и его конкретное место в нём, у него были особые, сильные чувства. Это и несомненное уважение: обуздать такого зверя, как он (с намертво прилипшим именем Злой) — многого стоит; вполне человеческое восхищение — суметь прочувствовать обстановку и так ловко из блестящего, но вполне рядового священника сделать скачок в иерархи Новой церкви — нужно иметь недюжинный ум (помимо честолюбия и дара манипулирования толпой и отдельными сознаниями сподвижников, сочувствующих и тех же временных союзников — «ночных»); опасение — всё-таки человек, напрямую общающийся с богом уже и не совсем человек — Зерги ведь прославился в среде городских бандитов своим «пристальным» вниманием к служителям Единого и при оказии лично участвовал в уничтожении этих посредников между ним и отвернувшимся (якобы) от него богом. В общем, отец Алий после Единого был единственным, кто часто занимал мысли бывшего «ночного».

Стоит сказать, что при всей своей несомненной занятости, святой отец, кардинал Новой церкви, немало времени уделял личному общению с Зерги. Это не то, чтобы льстило посланнику «ночных», на данный момент вряд ли сумевшему определить свой реальный статус, но было приятно. И не давало возможности мыслям вильнуть в сторону. А после исповеди отцу Алию, духовная связь между ними окрепла ещё больше. Несмотря на то, что вываленные на исповедника ужасы могли поколебать любого слабонервного, тот, по отстранённому мнению Зерги, по привычке продолжавшему краем сознания анализировать происходящее, выдержал это достойно. Но всё — эта тема закрыта. Закупорена, запрятана в самом тёмном уголке сознания.

После исповеди, помимо некоторого облегчения, не давшего, впрочем, полного ощущения обещанной лёгкости и свободы, Зерги испытал некоторую пустоту. Раньше его голова была забита множеством мечущихся в хаотичном движении мыслей, связанных в целом с простым, бандитским существованием, но сложным на эмоциональном уровне общения в среде «ночных», также умевших интриговать для «продвижения» по иерархической лестнице вверх. Но Зерги — Злого как-то мало трогала подобная конкуренция — он на все сто процентов оправдывал свою кличку, и связываться с ним глупцов и драконов не было с тех пор, как он в порыве ярости убил тройку вполне серьёзных бойцов, а на «разборе полётов» у самого Кривого Дужана, где также присутствовал и его непосредственный командир — Рыжий Кари, хладнокровно заколол руководителя той, так неудачно (и не вовремя) подвернувшейся тройки. Впечатлённый Кривой, тоже не отличавшийся особым терпением… постеснялся своей властью кончить строптивого «вассала»… и вынес проблему на решение Бешенного. Хозяин, своим Даром как обычно бесцеремонно просканировавший виновника, определил, что Злому на собственную смерть начхать, о содеянном он абсолютно не жалеет и впредь намерен поступать также — на невежливое обращении отвечать ударом ножа, уже тогда известного по имени Пьющий кровь. Самый одиозный главарь «ночных» Агробара подумал, подумал и решил: такой кадр нужно сохранить для будущих свершений. Тем более намётки к изменениям и прочим рокировкам в ожиревшей столице уже были. Вот так Зерги попал в некий вакуум — он был вне конкуренции, чересчур прямолинейный даже для не очень стесняющихся в чувствах бандитов. И действительно кровожадный — он так и рыскал, где бы пустить кровь. Особенно священнослужителей. И даже срывался в провинцию, если только появлялся соответствующий заказ. А теперь, выходит, он был лишён привычной «наполненности». И оказался… пуст. Словно винный мех. Даже без капли остаточной кислятины. И стал заполнять себя словами.