Наталья Игнатова - Врагов выбирай сам

Попробовал.

Понравилось. Даже такая мелочь в радость была: и здесь похожи. С тех пор только такой табак и покупал, есть деньги, нет ли – а на трубочное зелье наскребал всегда.

Пока прадеда воочию не узрел.

С того дня курить зарекся. Но все-таки тянет иногда. Особенно когда смотришь, как этот смолит.

Смотришь – и зло берет.

А Артур, докурив, спрятал трубку в кисет. Кивнул брату на каремат:

– Спать ложись, завтра вставать до солнышка.

Альберт зевнул и спорить не стал. Артур укрыл его спальником, перекрестил и, опустившись на колени лицом к востоку, начал молча молиться. Зако лишь фыркнул пренебрежительно. Старший младшего, видать, и вправду отмолить думает. Колдуна некрещеного... Смешно.

... Он проснулся в середине ночи. То ли лошадь всхрапнула, то ли почудилось что. А потом лежал без сна, сквозь ресницы глядя на неподвижный силуэт коленопреклоненного рыцаря. Сколько времени прошло? Часа четыре, не меньше. Он что, так и будет?.. Всю ночь?

«Глядишь, и вправду отмолит», – подумалось без должной насмешки. И без злости.

А с рассветом Цветочница вышла к лагерю.

Она появилась из тумана, невысокая, простоволосая. Зябко куталась в длинную шаль. И корзинка, накрытая холстом, висела на сгибе локтя. Намокшая от росы юбка тяжело липла к босым ногам.

Альберт мимолетно коснулся плеча Артура и отступил за спину брату. Рыцарь же, с руки в руку перебросив тяжелый топор, поинтересовался насмешливо:

– Зачем явилась, красавица?

– Купи цветок, монашек. – Большие, чуть запавшие глаза влажно блестели. – Алую розу для твоего мертвого бога, белую – для его шлюхи-матери, а хочешь – черную, для тебя и твоего брата. Купи и пойдешь со мной, монашек, пойдешь, куда поведу, где скажу – в землю ляжешь. Там, где черви тебя съедят, монашек, вырастут цветы. Синие-синие, как твои глаза. И золотые, как твои волосы. А там, где ляжет твой брат, вырастет куст ежевики. Колючий. А ягоды черные, блестящие.

Она шла по границе внешнего круга, левой рукой доставала из корзинки и бросала на землю цветы. Розы. Алые и белые. И черные. Атласные лепестки скручивались и осыпались, очерчивая еще один круг, из которого, если верить сказкам, не было выхода.

Когда коснулся земли последний бутон, Цветочница улыбнулась и шагнула к Артуру.

– Стой! – приказал ей Альберт.

Тени у впалых глазниц стали отчетливей, а глаза заблестели, как будто Цветочница накапала под веки белладонны. Она остановилась. Качнулась вперед, потянувшись к Артуру. Правая рука метнулась из-под шали – тонкое запястье, а вместо ладони страшный, синеватой стали серп.

– Не шевелись.

Шелестящий голос, с присвистом, словно плети ветра скользят над травами.

Цветочница замерла как стояла. Под углом к земле, с протянутой рукой-серпом. Шаль скользнула с круглого плеча, открыв нежную, белую кожу.

– Кто тебя прислал, девица? – Это снова Артур.

И Альберт приказал все с тем же шипящим присвистом:

– Отвечай.

– Хозяин! – Провыло, как ветер в каминной трубе. Но тут же вернулся к Цветочнице прежний ласковый голос, и она почти пропела: – Хозяин приказал мне забрать вас двоих, вас двоих, а двоедушца я возьму сама. Возьму. Возьму. Как только глупый мальчик отпустит меня. Ведь ты не можешь удерживать меня вечно, маленький колдун.

– Кто твой хозяин?

– Отвечай.

– Он не маг, не колдун, не друид, не человек и не дух, он есть и его нет. Отпусти меня, злой мальчишка, пожалуйста, отпусти. Я возьму твою кровь.

– Где твой хозяин?

– Ах, я не знаю, не знаю... Мне нужна кровь, колдун, кровь, разве ты не знаешь?.. – Под тонкой кожей страшно проступали жилы, Цветочница тянулась серпом к своей левой руке. – Он повсюду, он здесь, там... за кругом. – Закаленное острие коснулось нежной плоти, взрезало руку от запястья до локтя. – Как сладко. Как больно...

Блестящие глаза помутнели, закатываясь под веки.

– Ладно. – Артур брезгливо поморщился. – Зако, выводи лошадей.

– А она?

Не удостоив хайдука ответом, храмовник взял торбу с овсом, зачерпнул полной горстью и рассыпал зернышки по выгоревшей земле. Вокруг терзающей свою плоть Цветочницы, дальше, шире, ровным слоем, как будто решил засеять круг изнутри.

– Вот твой дом, – сквозь шелест просыпающихся зерен таким же шелестом тек голос Альберта, – эти зерна – твое пристанище. По одному в каждый урожай. Прорастай и умирай в них. Снова и снова. Пока не станет стеблем и не сгниет последнее из зерен.

– Но на стеблях будут новые зерна, – она уже не выла, она хрипела, потому что серп развалил пополам гортань, – новые зерна...