Марина Дяченко - Авантюрист

— Светлое Небо, спаси, защити, — застонал в темноте воришка. — Ой, больше не буду, ни пальчиком, ни грошика не возьму, только помилуй, ой…

Прочие молчали.

Молчал одноглазый разбойник, пойманный в лесу много месяцев назад и дожидавшийся Судной ночи чуть не полгода. Молчал старик, такой благообразный с виду, что хоть сахаром посыпай, а обвинённый, между прочим, в изнасиловании и убийстве девчонки-работницы. И единственная в камере женщина молчала тоже — я не знал толком, за что её спустили в эту яму.

— Спаси, светлое Небо… Я больше не буду… — хныкал воришка.

Глаза понемногу привыкали к темноте. Старик стучал, как дятел, пытаясь добыть искру из своего огнива. Разбойник сопел. Густой воздух стоял в камере, будто смола в ведре — неподвижно, ни дуновения, ни сквознячка, я подумал, что скоро утоплюсь в этих ароматах, — сырость, гниющая ветошь, разбойник смердит, от дамочки несёт немытым телом пополам со сладкими духами, та ещё, наверное, штучка…

Запахи стекались и стелились на каменный пол. Ведя рукой по стене, я нашёл дальний угол и, не решаясь сесть, прислонился к волглой стене.

— Здесь свечи! — радостно сообщил старикашка. — Уголком прилеплены… Посмотрите, господин, а в том углу свечечек нету?

«Господин» — это, вероятно, ко мне.

— Гордые они, — сухо сообщила женщина. — С нами, чернью, не разговаривают… А вот как придёт Судья, как впарит им по самую макушку!

Воришка застонал громче. Кто-то — похоже, разбойник — взял на себя труд ткнуть его кулаком в рёбра. Стон моментально иссяк.

— Язычок придержала бы, — мягко порекомендовал разбойник женщине. — Тебе, думаешь, не впарит?

— Я невиновна, — с достоинством заявила узница. — Мне-то что, мне бояться нечего…

— А я на базаре кошелёк спёр, — трагическим шёпотом признался воришка. — И гуся… на той неделе… спёр и продал… и цепочку… у толстобрюхого… вытащил…

Одна за другой загорелись две свечи. И как-то сразу стало тесно — будто каменные, тускло поблёскивающие стены сделали по шагу вперёд. А железный потолок — суповая крышка — опустился, намереваясь лечь нам на головы.

— А коли невиновна, — разбойник прищурил свой единственный чёрный глаз, — так зачем под Суд угодила?

— Этим заразам лишь бы людей хватать. — Женщина, оказавшаяся средних лет шлюхой, высокомерно повела плечом. — Судья разберётся.

— Разберётся, — со зловещей ухмылкой подтвердил разбойник.

Воришка заплакал, перечисляя свои прегрешения:

— И в прошлом году… из повозки… два мешка… и на базаре… опять-таки кошелёк… и купцу… и у мамаши…

Он был худой и востроносый, ему было лет шестнадцать, и, раз встав на путь покаяния, он не мог уже остановиться. Его воспоминания углублялись всё дальше и дальше в детство — скоро он помянет леденец, украденный у младшей сестры в возрасте пяти лет…

— Господа. — Старичок кашлянул. — Я, может быть, не вовремя… но, собственно… Правосудие не есть дело призраков. Что, собственно, господин Судья может…

— Помолчал бы. — В голосе разбойника явственно скользнуло отчаяние. — Попался — так помолчи…

Старикашка упрямо поджал бесцветные губки.

— Я, господа, говорил со стражей… Самый грубый мужлан разговорится, если подобрать к нему подход… И господа тюремщики признались, что за всё время… лет двадцать… ни разу не было случая, чтобы… в этой камере что-нибудь такое случилось. Все, кто вошёл в неё с вечера, утром выходят живы-здоровёхоньки и идут на четыре стороны… То есть было однажды, лет пять назад, когда кого-то удар хватил со страху, — так, господа, удар где угодно может хватить, особенно если пугливый…

— До седых волос дожил, — укоризненно вздохнула женщина. — Седину развесил, а не знаешь, что Судья…

И запнулась. Мне сперва показалось, что это разбойник как-то по-особенному на неё посмотрел, — но нет, разбойник глядел в пол, тем не менее женщина замолчала, будто поперхнувшись, и даже запах сладких духов потерял уверенность и ослабел. Или мне померещилось?..

Р-рогатая судьба. Неужели этот старикашка и впрямь кого-то задушил?..

— Молодой господин, — старичок поймал мой взгляд и прижал кулачки к сердцу, — вот вы, как человек приличный и, без сомнения, образованный… Могут ли призраки сколько-нибудь вмешиваться в людские дела? То есть, конечно, они могут пророчить и всякое такое, но правосудие, как мне кажется, настолько человеческое занятие…

— Ты девку порешил или нет? — угрюмо поинтересовался разбойник. — Ежели нет, то дело другое… а вот если…