Дмитрий Емец - Маг полуночи

Он набрал полную грудь воздуха и… сделал шаг. Он не был уверен, что это мудро, и… так оно и оказалось. Хотя о том, что мудрость понятие относительное, редко думаешь в момент, когда она отказывает.

Мефодий увидел, как из плиты, которой только что коснулась его нога, навстречу ему шагнул человек. Это был длинноволосый мальчишка – подвижный, быстрый, с нагловатыми глазами. В короткий миг, пока прозрение истины, кто это может быть, доходило до его разума, мальчишка одной рукой резко ударил его по лицу, а другой потянулся к рукояти меча. В глазах у Мефодия все раздвоилось, запрыгали искры. Он понял, что сражается сам с собой. Со своим вторым страшным «я», с той своей частью, которая была абсолютно реальна, поскольку тоже являлась им.

Защищаясь, Мефодий схватил своего врага за руку и оттолкнул ее. Мальчишка без размаха снова коротко ударил его и, нагло смотря на него своими выпуклыми страшными глазами, схватился за рукоять. Меф прекрасно понял, что он хочет – завладеть мечом Древнира и вогнать его ему в грудь. Если физические силы их были почти равны, то силой духа и ярости враг намного превосходил теперешнего Мефодия. «Сила ничто, дух все», – мелькнул в памяти какой-то несвежий, но очень мудрый слоган…

Мефодий собрался и, вспоминая уроки Эди Хаврона, попытался выбросить кулак своему второму «я» в челюсть. Но длинноволосый успел уклониться и, обхватив Мефодия, сбил его с ног. Дальше Мефодий уже ничего не помнил. Все было как в тумане. Кажется, они куда-то покатились, а затем все внезапно потемнело у него перед глазами.

Даф, шагнувшая на плиту после Мефодия, ничего не понимала. Она не видела двойника, а видела лишь то, что Мефодий, странно побледнев, пятится. Одна его рука старалась выхватить меч, а другая – левая, более слабая, пыталась помешать ей, вцепляясь в правую ногтями. Еще спустя мгновение Меф упал на плиту и стал кататься по ней, опасно приближаясь к границе плиты. Дважды он едва не скатывался в ничто, и дважды ему удавалось откатиться. Дафне казалось, что Мефодием овладело странное безумие. Его зубы с ненавистью грызли губы, точно они были чужими.

Даф попыталась удержать его, но Мефодий был гораздо сильнее. Едва ли осознавая, что делает, он сбил Даф с ног и вместе с ней покатился к границе плиты.

Даф закричала. Теперь выхода у нее не оставалось. Боясь не успеть, она со странной внутренней ясностью и знанием, что делать, сорвала с себя шнурок с крыльями и накинула его на шею Мефодию. Бронзовые крылья качнулись. Флейта сострадательно и грустно подпрыгнула в рюкзаке.

Мефодий очнулся, коротким толчком выплыл из небытия. Он лежал на краю плиты, касаясь ее четко очерченной границы. Ладонь, которой он вцепился в рукоять меча, разжалась. Она была скользкой от пота. Даф, успевшая встать, смотрела на него с ужасом.

У себя на шее Мефодий обнаружил шнурок с крыльями.

– Зачем это? – спросил он механически. Удивляться в данный момент он был не в состоянии – слишком устал.

– Крылья обладают отрезвляющей и успокаивающей магией… Ты в порядке? Давай их сюда! – сказала Даф, решительно отбирая у Мефодия свой талисман.

Мефодий заметил, что она сильно не в духе.

– Чего ты?

– Ничего! Отстань от меня! – буркнула Даф.

«Детка, осторожнее с крыльями! Страж света, который наденет шнурок со своими крыльями на шею смертного, полюбит этого человека и будет любить его вечно», – вспомнила Дафна слова Отставной Феи.

Конечно, о старухе говорили, что она выжила из ума, но…

«Пррр! – успокоила себя Даф. – Давайте разберемся! Разве я в него сейчас влюблена? В этого самодовольного хамоватого типа с отколотым зубом? Ха и еще раз ха! Тупое пророчество!»

Но все же на душе у нее было тревожно.

– Это была последняя плита! Мы пришли! – вдруг услышала она голос Мефодия.

Он толкнул ладонью дверь. Дверь, скрипнув, открылась. Мефодий вошел в дальнюю комнату Храма. Она оказалась неожиданно маленькой, тесной, что совсем не вязалось с громадностью лабиринта. Потолок нависал так низко, что, казалось, можно коснуться его рукой.

Мефодий остановился. У него возникло ощущение, что вообще никогда отсюда не уходил. Что это место уже известно ему до боли, до пролежней, так, будто он всю жизнь только и делал, что входил в эту комнату и не мог из нее вырваться. Он стоял перед свинцовым саркофагом с оттиснутыми на нем древними знаками – саркофагом из своего давнего кошмара. Он смотрел на саркофаг и чувствовал, как там внутри, в саркофаге, что-то пробуждается, повинуясь его взгляду. Что-то не имеющее ни формы, ни сути, ни собственной воли, а лишь не знающую преград силу.