Кристи Голден - Рождение Орды

Войско радостно заголосило. Дуротан с Дрекой молчали.

— Под его мудрым руководством, с благословением существ, пожелавших помочь нам в борьбе, мы стали сильными, гордыми, уверенными.

В ремеслах и искусствах за последние два года мы продвинулись более чем за два столетия до того.

Угроза, когда-то нависавшая над нами, почти повержена. Последнее усилие — и она рассыплется в прах навсегда! Но прежде мы должны поклясться в верности нашему делу и получить благословение в награду!

Гул'дан поднял с земли кубок, похожий на звериный рог, но непомерно огромный даже для копытня. Изогнутый, пожелтелый, исписанный зловещими рунами, светящимися в густеющих сумерках. Содержимое рога тоже светилось, и Гул'даново лицо, подсвеченное снизу желтушной зеленью, казалось жуткой маской из теней и плоти.

— Узрите же Чашу единства! — объявил Гул'дан благоговейно. — Узрите Кубок перерождения!

Я предлагаю его вождю каждого клана, а они могут передать его любому, достойному особого благословения Великого существа, осеняющего орков своей добротой, помогающего и заботящегося о нас. Кто же первый поклянется в верности и примет благословение?

Гул'дан чуть повернулся вправо, в сторону Чернорука. Большой орк ухмыльнулся и уже раскрыл рот, но истошный свирепый крик разорвал вечернюю тишь.

«Нет, — подумал Дуротан, — только не он…»

Но Дрека вцепилась, стиснула руку изо всех сил.

— Ты его предупредишь?

У Дуротана перехватило горло. Только и смог покачать головой — нет, не предупрежу. Когда-то считал стройного, тонкокостного, но все равно внушительного с виду орка, дерзко шагнувшего к Гул'дану, другом. Но нельзя рисковать, нельзя показывать, что понимаешь происходящее, — даже ради Грома Адского Крика.

Вождь клана Песни Войны протолкался сквозь толпу, встал перед Гул'даном. Чернорук выглядел раздосадованным и обозленным. Несомненно, и Гул'дан, и Чернорук ожидали — верховному достанется первая честь и первое благословение.

Гул'дан растянул губы в улыбке.

— Наш дорогой Гром всегда готов ловить момент, — сказал, кланяясь и протягивая кубок с бурлящим зеленым снадобьем.

От жижи повеяло жаром, в ее зеленом сиянии лицо Грома, и без того жутко изукрашенное ради устрашения врагов и уважения союзников, выглядело еще страшней.

Гром не колебался. Поднял чашу, отпил, не скупясь. Дуротан замер, весь внимание: а может, письмо — ловушка, обман, задуманный ради погибели?

Что произойдет?

Гул'дан едва успел подхватить кубок, как Гром вытянулся, задрожал. Перегнулся пополам, будто в рвотном позыве, и толпа охнула тревожно.

Гром задергался, шатаясь, и прямо перед ошеломленными орками тело Грома начало меняться. Плечи, узковатые для воина, раздались, затрещала броня, едва вмещающая новые мышцы.

Медленно, медленно Гром распрямился. И без того высокий, он неимоверно раздался вширь и, могучий, огромный, посмотрел на толпу презрительно. Теперь его лицо стало гладким и повсюду, кроме татуированной дочерна нижней челюсти, зеленым.

Гром запрокинул голову и заголосил — громче и пронзительнее, чем когда-либо. Крик хлестнул, будто нож, терзая, кромсая, не оставляя живого места. Дуротан прижал к ушам ладони, согнулся, как почти все вокруг, и не мог оторвать взгляда от лица Адского Крика.

Глаза того пылали алым.

— Гром Адский Крик, вождь клана Песни Войны, как ты себя чувствуешь? — спросил Гул'дан, и голос его казался необычно тихим, почти добрым.

Гром, ошалелый от радости, острой почти до боли, едва сумел выговорить, задыхаясь, подыскивая слова:

— Я чувствую… чудесно… да, чудесно!

Замолк и вдруг заорал снова, неистово, дико, первобытно:

— Дайте мне плоть дренеев, дайте кровь! Дайте рвать, дайте брызгать их кровью на лицо. Я хочу пить их кровь, пока не захлебнусь, хочу больше, больше крови! Дайте мне крови!

Грудь так и ходит ходуном, кулаками трясет — того и гляди, на целый город кинется с голыми руками… И ведь может победить…

Гром воззвал к своему клану:

— О голоса клана! Все вперед! Я позволяю всем испить этой радости!

Все воины клана кинулись к рогу с жидкостью, всем захотелось испытать то же, что испытал вождь. Кубок пошел по кругу, пили все. Каждый содрогнулся от страшной боли, и у каждого боль сменилась диким экстазом, неистовой радостью.

Каждый стал сильнее — и глаза засветились жутким алым огнем.

Чернорук наблюдал, мрачнея. Когда последний из Песни Войны выпил, верховный схватил рог и заревел: