Максим Далин: Корона, Огонь и Медные Крылья

А Яблоня снова забеременела в первую же ночь, проведенную с Ветром в Гранитном Клинке. Ее второго сына назвали Громом… ее третьего сына назвали Севером, а ее четвертую и единственную дочь — Лисичкой, в память о Сейад. И Ветер снова нарушил обычай, воспитывая своих детей так, что им и в голову не пришло друг друга ненавидеть.

Когда они подросли, то, о чем все потихоньку догадывались, стало просто в глаза бросаться. Огонь спокойный парень был, чуточку мрачный — ну уж так, природной мрачностью, кровной — для дома Сердца Города. Такой… тихий, как все очень сильные люди. Как задремавший подземный огонь — имя как влипло. Вылитый государь, в общем — только лицо светлее. А его любимый брат Гром — совсем другое дело; как государь говаривал, "помесь скорпиона с засухой". Огонь, сколько я помню, и младенцем не плакал — так, похныкивал чуть-чуть, если что-то не по нем — а Гром закатывался до воплей, кулачки сжимал от ярости, когда еще и говорить не умел. И потом, когда вырос — к нему под горячую руку никто не совался: все на пол летело. Подросли — Огонь одевался, как солдат, волосы остриг, лишь бы в глаза не лезли, а Гром носил косу до пояса и длинные серьги, форсил, как мог. Как Молния в свое время. Небо и земля.

Государь еще говорил: "Старшего ты мне от себя подарила, а среднего — от Молнии", — и Яблоня не спорила.

И Яблоню царевичи любили истово, но тоже по-разному. Потом уже Огню и в голову не приходило ее сравнивать со своими женщинами, и женщин у него было предостаточно — а Гром, когда встречался на Холодном Мысу с северянами, влюбился там в северную аристократку, ухитрился ее украсть и она стала его единственной женой, хотя обычно парни с таким норовом кидаются во все тяжкие. На переговоры с северянами это, почему-то, дурно не повлияло. Польстило, ага.

Но с северянами Север больше общался, он же и к северному царю ездил — как внук и как дипломат. Север на Яблоню был похож больше, чем на государя — если бы не хвост, так и не выглядил бы, как птица. Из всех братьев — самый светлый, даже волосы, не то, чтобы белесые, как у Яблони, но и не черные; ржаная солома. Его-то никому и никогда не удавалось вывести из себя.

Северная ледышка, ага.

Пока царевичи были детьми, я проводил с ними столько времени, что даже представлял себе тайком, будто они — мои дети тоже. Обнаглел, ага. Но они так слушали наши с Яблоней рассказы — про странствия, про город теней, про Горы Нежити… особенно когда подросли, начали улетать из замка — и узнали, что все это правда… Они меня любили, вот что. И я не чувствовал себя песком бесплодным — из-за царевичей, из-за Яблони.

В детстве они, бывало, иногда ссорились до драки — но больше, чем на час им ссоры не хватало. Никогда, услышь, Нут, никогда, ни одной минуты по-настоящему не враждовали.

Впрочем, они же были птицы-полукровки, а не люди. Все изменилось, люди в те времена перестали бояться птиц, а птицы — сторониться людей. Границы Ашури охраняли птичьи патрули, а в приморских городах выстроили такие штуки, которые я никак не могу запомнить по имени: они есть у северян, они нужны для защиты с моря, там стоят пушки и живут солдаты.

А Лисичка, когда была малюткой, только мне позволяла заплетать ее чудесные косички. Да и сейчас она верит моим рукам больше, чем любым другим — ведет себя, будто я ее родич. Ей скоро замуж: сватался царевич птиц, брат Молнии, Утес. Лисичка, говоря о нем, робеет и улыбается… хочу сердечно, чтобы они были счастливы, но все равно жаль расставаться.

Лисичка удивительно похожа на Яблоню в юности — только личиком темнее и строже. Тоже любит голубой цвет — и волосы вьются ягнячьими колечками, всегда выбиваются на висках.

Ветер так никогда и не научился сидеть на троне в пещерном зале, в золоте с ног до головы, с церемониальной прической и наклеенной бородой. Жители Ашури часто видели своего царя в небе; мир сильно изменился… я думаю, он стал лучше.

Когда я сижу у ног Яблони в висячем саду Гранатового Дворца и смотрю на далекие горные вершины, а госпожа моя гладит меня по голове, как когда-то — мне кажется, что я счастлив…