Максим Далин - Корона, Огонь и Медные Крылья

Вот тут-то Нут и явила свою первую и последнюю милость к пришельцам, вызвавшим напасть и вызвавшимся ее остановить. Медная побрякушка маленького шамана вдруг воссияла сквозь его ладонь чистым солнечным светом, и этот свет стремительно наполнил и шамана, и царевича, как вода наполняет стеклянные сосуды. Несколько мгновений мы все видели, как их тела светились изнутри, как светятся тела шаманов, заклинающих Священный Костер. Они ухватились друг за друга, будто боялись растеряться в Вечности, но их лица выражали не столько удушье и боль, сколько глубокое удивление. Внезапно огонь вспыхнул ослепительной белизной, что заставило всех вокруг, кроме, быть может, Керима, отвернуть лица. Когда вспышка спалась, северян не было.

Просто не было — ни тел, ни костей, ни праха. Костер медленно пожирал обугленные поленья. За ним, в монолите скалы не было ни малейшего намека на провал. Мне показалось, что в трещинах камня даже растет вековой мох.

— Хей-я, — протянул Рысенок, очнувшийся первым. — Я думал, они умрут у нас на глазах.

— Я тоже, — сказал Керим невозмутимо. — А теперь я думаю, что их битва еще не кончена. Им, верно, еще воевать и воевать на том берегу; у этого северянина не северная армия теперь будет — с ним Клинок, Ясень, Прибой теперь будут, с ним твои близнецы теперь будут… Маленький шаман тебе обещал эту дыру закрыть навсегда, так вот у этой дыры теперь с той стороны часовые будут. Шаман, Солнечный Пес, еще никогда не уходил так — но если уж ушел, то у нас с той стороны теперь союзники будут, шаман царевичу верный путь покажет. Что бы шаман ни думал о себе, его душа все пути знает…

Керим нагнулся и вынул из костра горящую головню. Потом прошел сквозь пламя к скальной стене — светясь, как светились ушедшие северные братья — и тлеющим деревом начертал на камне знак Сердца Города, тут же полыхнувший солнечно-белым и оставшийся золотым.

Северяне медленно, одергивая друг друга, приблизились, рассматривая угли, догорающие в костре. Насколько я мог понять, они шептались о чуде.

Младенец проснулся и потянул меня за воротник. Я обнял его, отошел от костра и присел рядом с Яблоней, все еще крепко спавшей на траве. Надо было делать множество дел, осмыслить множество приобретений и потерь — но солнце шло по небу, а я смотрел в ее лицо, детски-нежное во сне, и не мог оторвать взгляда…

Я потом сам удивлялся, как это умудрился не испугаться. Но, услышь, Нут, не испугался ни капли — взбесился.

Это меня господин испортил. Если с рабом все время разговаривать, как со свободным, да еще все время называть его бойцом — то даже такой, как я, заберет себе в голову, что он боец. Когда эти твари появились из-за поворота дороги, у меня даже дух захватило от злости: мы что ж, выбрались с серого берега живыми, чтобы зверюги нас сожрали?

Яблоня ахнула:

— Какие мерзкие! — а я усмехнулся, как Рысенок, и сказал:

— Они, госпожа моя, нас не видят. А если увидят и нападут — здорово пожалеют.

И Молния огрела меня по спине ладонью, в виде поощрения.

— Да, — сказала, — бесхвостый, это ты отлично выразил. Но нам с тобой все-таки хорошо бы перенести Яблоню с малышом через ущелье на крыльях.

— А я? — возмутилась Пчелка.

— А ты доберешься пешком, — отрезала Молния.

— Я тяжелая, — сказала Яблоня.

Мы не послушали — попробовали. Я же не хуже Молнии помнил, как Месяц и Мрак перенесли нас через пропасть куда пошире этой, легко-легко — только мы не учли, что у мужчин крылья шире и силы гораздо больше. Молния Яблоню даже от земли не смогла оторвать. Я ее поднял, на половину роста примерно — но напрягая все силы и на короткое время. И из всего этого выходило, что даже вдвоем мы ее через ущелье не перетащим — вместе разобьемся. А рисковать у нас никакого права нет.

Яблоня улыбалась, хотела нас утешить:

— Да они и не смотрят, — но когда мы стали тихонько пробираться дальше, эти исчадья нас все-таки учуяли.

Пчелка заорала, как ошпаренная кошка, и понеслась куда-то, не разбирая дороги, а Яблоня просто замерла на месте, когда такая тварь — железный богомол в два человеческих роста — повернулся и пошел в нашу сторону. Мы с Молнией переглянулись — и я как закричу:

— Госпожа, беги, беги! — и взлетел. Еще успел заметить краем глаза, как Яблоня побежала прочь по тропе.

Я подумал, что их надо взбесить и увести. Может, удастся так, что они в пропасть сорвутся и разобьются, может, мы им глаза выцарапаем, но главное — взбесить, чтобы они про Яблоню забыли. И крылья меня слушались, как никогда. Я ни разу раньше так здорово не летал.