Максим Далин - Корона, Огонь и Медные Крылья

Северные солдаты шептались. По непроницаемым лицам английе было ровно ничего не понять — но они не расходились. Тхарайя покачал головой.

— Ты прекрасно знаешь, как о тебе вспомнят, мальчик, — сказал он. — Тебя мучает то, что ты проиграл? Что о тебе будут вспоминать, как о разбойнике, которого остановили на полпути, не позволив утопить в крови всех, с кем ты хотел это сделать? Если бы тебе удалось желаемое — ты был бы счастлив?

— Прекрати издеваться надо мной! — крикнул Антоний со злыми слезами. — Если хочешь знать, я все понял понял еще в том городишке у моря.

— Понял, когда приказывал убивать? — спросил Тхарайя.

Антоний замолчал.

— Надеюсь, разговор закочнен? — спросил Тхарайя устало.

— Наш принц окончательно свихнулся, — фыркнул дюжий северянин — хотел донести до соседа, но услышали все.

— Я не сумасшедший, — сказал Антоний. Теперь в его тоне звучала не злость на судьбу, а настоящее отчаяние. — Ветер, я хочу хоть что-то исправить! Я… да, убитых не воскресишь, но… Ветер, я не могу спать, ты понимаешь?! Я все время думаю, как это переиграть, а ты — ты лишаешь меня шанса… Ну почему? Думаешь, я — зверь?

— Ты — человек, — возразил Тхарайя. — Звери не убивают, чтобы войти в историю.

— Ветер, — взмолился Антоний, — ну дай мне спасти хотя бы тебя! Ты же нужен своей Ассурии… и ей… — добавил он почти неслышно, кивнув в мою сторону. — Послушай меня еще, ведь у тебя еще есть время! — сказал он громче. — Мне же некуда идти, Ветер. Ты гонишь меня туда, откуда меня радостно проводили, надеясь, что избавились. Зачем мне туда возвращаться? Приползти на брюхе к отцу, который станет меня презирать, ждать неизвестно чего, получить после кучи унижений корону, которую уже примерили на другую голову? И все это время, каждую ночь — разговаривать с мертвецами, да? С моими сторонниками, которые здесь умерли — и с вашими мертвыми девочками? Да у меня уже сейчас душа растерзана в клочья… от жалости… не знаю… от отвращения к себе… Я лишний, так я себя чувствую, а ты — у тебя любимая, у тебя ребенок, у тебя люди, которые умрут за тебя… Может, жизнь тебе нужнее, чем мне?

Тхарайя еле заметно усмехнулся.

— Ты хочешь стать принцем Ашури, Антоний? — сказал он слегка оттаявшим голосом. — Хочешь получить эту землю любым способом? Ты хоть понимаешь, что это означает братский союз — с землей и со мной? Не хватало мне еще и такого брата…

Антоний улыбнулся, заметил, что слеза уже дотекла до середины его щеки, стер ее тем движением, каким в раздумье потирают переносицу — и сказал:

— Неужели я был бы твоим худшим братом, Ветер? Мне же монах перевел, что тебе Жанна говорила. Я знаю, что твой родной братец натворил подлостей уж не меньше, чем я. Ну что ты споришь со мной?! Я же умереть за тебя хочу, а не на трон за тебя сесть!

— Если бы я был уверен в том, что древние силы примут твою жертву… — задумчиво проговорил Тхарайя. — Отвага и любовь, говорят древние пророчества, а я не уверен насчет второго в твоей душе… младший брат…

— Любовь будет моя, — тихо сказал Доминик. — Моя любовь — его королевская кровь и отвага. И мы закроем эти ворота на такой долгий срок, какой только выйдет — может, на вечность… Государь Тхарайя, на скрижалях истории есть такие письмена, которые не смываются и не переписываются ничем, кроме крови.

— Что же собираешься смывать ты, солнечный воин? — спросил государь.

— Грязи достаточно, — сказал Доминик грустно. — Жестокость, слабость и глупость. Неумение убедить, гордыня и амбиции. Я, как и мой принц, мой бедный друг Антоний, дергался от нелепицы к нелепице — а если именно я мог бы что-то предотвратить?

— Вряд ли, — сказал Тхарайя. — Нут бросила кости.

— Для меня это не слишком важно, — сказал Доминик. — Я так устал, что способен на одно-единственное доброе дело — на последнее доброе дело.

Антоний сгреб его в охапку. На лице Доминика отразилась мгновенная острая боль — и ее тень исчезла. Он улыбнулся Антонию, прислонившись к его плечу. В этот миг я поняла, что все, что они говорили, говорилось всерьез — и почувствовала благодарность, невыразимую никакими словами.

— Антоний, — сказала я единственное, что пришло мне в голову, — благослови Господь вас обоих! Я буду молиться за ваши души.

Антоний улыбнулся чисто и лихо.

— Я сам помолюсь за вашу, Жанна, — сказал он. — Я сегодня же предстану перед Господом, мне будет легче с ним побеседовать. А Доминик — он и вовсе свой человек на небесах.

Тхарайя все смотрел на него испытывающе, будто никак не мог принять решение — и в конце концов, сказал: