Веда Корнилова: Эрбат. Пленники дорог

Ездили зимой родители в соседний поселок на ярмарку, да и родных проведать (батюшка был из тех мест), а возвращались домой по замерзшей реке. Зимы у нас обычно лютые, мороз водоемы сковывает крепко, и оттого-то через замерзшие реки безбоязненно ездят, что на санях, что верхом чуть ли не до поздней весны — ледовый путь хорошо держится. А та зима была гнилая, с постоянными оттепелями да зимними дождями…

Я в тот день застудилась, приболела, и осталась дома, с бабушкой, и о том, что случилось, знаю лишь с чужих слов… В общем, возвращались родные домой, да не одни, а вместе с нашим поселковым обозом (многие в тот день на ярмарке были, народу в обозе хватало с избытком). Ехали по замерзшей реке уже вечером, и вдруг трещины по льду пошли. Может, с ярмарки тяжело гружены были — кто знает? — но ухнули в образовавшуюся полынью четверо саней. Кого вытащили, а кто и на дно пошел… Одни из этих саней были наши. Ну, что сказать: батюшка матушку с сестренкой спас, но сам так застудился, что за три дня сгорел. Долго он их в воде искал, говорят, да пока их вытащили из полыньи, пока его… Батюшка в ледяной воде дольше всех был, вот и промерз чуть ли не насквозь. А вот матушка с сестрицей… Лошади в воде бились — кому ж тонуть хочется? Да темно уж было, не видно ничего. Вот тогда матушке копытами спину повредили, да и сестрице досталось (ей тогда всего два года от роду было — отец возил родным показать).

Даже сейчас не хочется вспоминать дни, как принесли их домой! Все в жару мечутся, бабушка от горя как не в себе стала — лишь плачет, в матушку вцепилась, и никого к ней не подпускает, кричит, что сама дочь выходит… А время-то уходит, спасать матушку надо, тем более что от бабушки помощи не было. Как раз наоборот — мешала только. Сидит, раскачивается, за дочь свою обеими руками ухватилась, плачет, и всех от нее отгоняет, кто подходил, помочь предлагал. Беда…

Вот тут-то впервые и пришлось мне брать дело в свои руки. Моя-то болезнь к тому времени чуть отступила. Оделась потеплее, да и пошла в лес к ведунье Мариде за помощью. И вот что странно: до того дня не была у нее ни разу (лишь по разговорам кумушек-соседок слышала, как до нее добраться, да с подружками пугали друг друга, что-де в темном лесу страшная ведунья живет), а нашла ее сразу. Та, увидев меня и приложив ладонь к моему лбу лишь головой покачала. Батюшке она помочь уже не смогла, а вот бабушку быстро привела в чувство. Матушку и сестрицу от смерти спасла, да вот только ходить матушка отныне так и не смогла — оказалось, что у нее в нескольких местах сломан позвоночник. И у сестрицы от холода что-то с ножками случилось — так болели, что и приступить на них не выходило. К тому же ослабела она сильно. Думали или совсем не выживет, или калекой на всю жизнь останется.

Ну, спасибо Пресветлым Небесам, сестрицу через несколько лет мы вылечили: заговорами, отварами, мазями да растираниями. Матушке тоже полегче стало. Все немалое хозяйство легло на наши с бабушкой плечи: и у печи управиться, и со скотиной, и с огородом, и с хозяйством, и за матушкой с сестрицей ухаживать… Да еще и работать надо было с кружевами и вышивкой: жить-то на что-то надо, а от больной матушки какая помощь может быть? Там заботы одни… Еще и бабушка под старость видеть плохо стала — эта болезнь у многих вышивальщиц приходит вместе с возрастом, так что работник из нее тоже был не ахти какой. А денег в том доме, где больные имеются, требуется ой как немало!

Оттого-то как минутка свободная выпадала от домашних работ, так меня бабушка за вышивку и сажала. Я пыталась было пару раз со двора уйти — погулять, с подружками поболтать, так меня бабушка с улицы за ухо домой притаскивала, да еще и хворостиной, а то и чем потяжелей от души охаживала, приговаривая, что, мол, мать и сестра больные лежат, а мне, бессовестной, лишь бы по улице хвостом мести! Подружки вначале пробовали заглядывать, да не до них было, а бабушка им прямо сказала, что отныне гулять с ними мне больше некогда и чтоб дорогу к нам в дом позабыли, да и выставила подруженек за порог. И мне было строго-настрого заказано выходить за ворота без крайней нужды, или без разрешения родных. Нечего, мол, теперь на улице бездельничать да лодырничать, когда дома работы невпроворот, да о больных заботится надо. Первое время я плакала потихоньку, чтоб никто не видел, а потом смирилась. Так с той поры и жила в четырех стенах, нечасто выходя за ворота, и то в основном или за водой на колодец, или белье в речке постирать, причем даже на то каждый раз требовалось у бабушки разрешения спрашивать.