Вера Семенова: Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

Баллантайн посмотрел на возившуюся у его ног Гвендолен сверху вниз, и брови его стали медленно сдвигаться.

— Это как-то все слишком явно. Даже запах от твоих волос, как раньше. Что же получается — я все-таки сошел с ума? Мой страх все-таки одолел меня? Я малодушный человек, Гвендолен, сокровище мое, и так хорошо, что на самом деле тебя здесь нет, и ты этого не видишь. Ты знаешь, о чем я себя спрашивал все это время, пока сидел здесь? А это долго, бесконечно долго, так долго…

Гвендолен снова не ответила — она скребла кинжалом по железу. Один раз клинок сорвался, и она попала себе по ногтю, поэтому отвлекаться не следовало.

— Я думал… если бы я действительно что-то знал из того, что им нужно… о Чаше и о силе, которая открыта вам троим… сказал ли бы я им об этом? И что бы ты обо мне подумала, если бы я им все рассказал? И было бы мне тогда важно… то, что ты подумала? От этого всего в самом деле можно потерять рассудок. Гвендолен… Может, хоть теперь мне будет спокойнее… меня перестанут мучить эти мысли.

— Я подумала бы. — Гвендолен наконец перепилила звено цепи и локтем отвела назад волосы, липнущие ко лбу, — что я напрасно не кинула кинжалом в достославного предводителя Ноккура, когда он неосторожно болтался в пределах досягаемости. Это была бы моя единственная мысль. Но зато очень здравая, на редкость.

Она хотела зашвырнуть снятые цепи в угол, но, подумав, аккуратно положила их на пол рядом с собой и принялась за кандалы на руках Баллантайна. Все-таки лишний шум производить не стоило, хотя стражники в коридоре должны были видеть блаженные сны, прижимаясь щекой к принесенной им после обеда бутыли с вином.

— Ты всегда была чересчур снисходительна ко мне, Гвендолен. Я этого не заслуживал… и к тебе должен был по-другому относиться… Ты… на самом деле для меня была единственной радостью… пониманием того, что я живу не зря.

— Все это было зря, — Гвендолен упорно ковыряла кончиком кинжала в замке кандалов. — И кончилось ничем.

Эбер ре Баллантайн медленно покачал головой. Хорошо, что Гвендолен, сдувающая с лица непокорные пряди волос и погруженная в борьбу с упрямым железом, не поднимала глаз от своих занятий. Иначе она бы отвлеклась надолго — лицо Эбера стало таким же, как в тот день, когда он со сверкающими глазами говорил о торговой концессии с Валленой, а она, стоя за его креслом, видела в зеркале напротив человека, ничуть не похожего на других — за которым сразу хотелось пойти.

— Никогда в жизни… что бы ни случилось со мной, Гвендолен, я не буду так думать И тебе не позволю. Да, мы сделали много ошибок. Может быть, больше, чем разрешено людям. Да, в мире по-прежнему все идет неправильно. Но он уже никогда не будет таким, как раньше. Мы изменили мир, понимаешь? Смогли бы мы это сделать, если бы между нами этого не было? Если бы ты меня не любила? И если бы я…

— Моя любовь — это проклятие, — перебила его Гвендолен. Она наконец разомкнула последний браслет кандалов и привычным жестом воктнула кинжал в ножны не шее. — И тебе она тоже ничего хорошего не принесла, одни несчастья. Это я во всем виновата, если бы я так не хотела… быть с тобой, ничего бы этого не было, или было бы по-другому.

— Орден существует благодаря нам с тобой. Значит, о нас будут говорить всегда. Независимо от того, что со мной произойдет дальше. Конечно, многие при мысли о моем бесславном конце жизни будут несколько морщиться. Но все равно — им не отнять у меня тебя, моя Гвендолен. А у тебя еще столько всего впереди… и ты будешь счастлива.

Гвендолен поднялась, туго затянула пряжки ремня и наскоро переплела волосы в некое подобие небрежной косы, откинув их со лба. Она оглянулась через плечо в сторону окна и слегка нахмурилась. Даже в темноте было отчетливо видно, как наползающпя на город туча цепляется тяжелым брюхом за шпили, с трудом удерживая накопившийся в ее чреве ледяной дождь.

— Впереди у меня перспектива промокнуть до нитки и до утра сражаться с ветром, — сказала она сквозь зубы. — Но вы не обольщайтесь, сьер Баллантайн, вам придется ее со мной разделить.

Эбер невольно поднялся на ноги, слушаясь ее жестов, и зашатался, схватившись за ее плечи, почти падая. Конечно, он был очень слаб и с трудом мог стоять, но главная причина была не в этом. Его пальцы сжимались на ее коже так сильно, что Гвендолен зашипела бы от боли, если бы обращала в эту минуту внимание на подобные мелочи. Он задел рукой ее крыло и подавил крик.

В этот момент тучу с треском прошила светло-лиловая молния, и порыв ветра загремел внизу по крышам. Две вспышки отразились в широко раскрытых глазах Эбера, устремленных на Гвендолен — в них был ужас и восторг