Олег Койцан - к чему стермится Ураган?

Человек… Он шевельнулся, приходя в себя. И каждое его движение порождало, взращивало кровавое свечение во Мгле под ним, и он надежно покоился в этом огненном вознесении надо Мглой.

Я очнулся. Боль исчезала, уходила, покидала тело вон, оставляя вместо себя пустоты… пустоту… Голодную, активную пустоту – пустоту ищущую насытиться, наполнить себя безразличной отрешенностью бессмысленности…

Я осторожно вскочил на ноги, – разглядел под собой этот тоненький, насыщенный багровым, провал – и усмехнулся. Усмехнулся: и Мгле, и своим ощущениям, и своей обнаженности. Оглянулся назад.

И разом ожесточел.

Мой конь еще жил: не мог двинуться, не мог даже вздохнуть, только искал раз взглянуть мне в глаза, не в силах заржать, не в силах вздохнуть, погружался – уже утопал во Мгле по шею – и погружался, погружался…

Я ушел. Оставил животное, совершив над ним последнюю милость. Почувствовал вслед невесомый трепет, и вновь оглянулся. Лошадиная плоть растворялась, пожиралась Мглой в прах, оседавший во Мглу, оставлявший после себя лишь белизну костей.

Я отвернулся.

Я пошел прочь.

Чтобы, идя вперед, вновь вернуться назад. К той же скале. К тем же костям.

Не было никаких чувств. Прислушался: только медленно разрастающееся внутри бессилие. Я повернулся спиной к безразличию скал и замер. Чутко замер, освободившись от мыслей. И ощутил вдали – едва-едва, но верно – чье-то беспокоящее меня присутствие.

Разум в тумане. Да, конечно, именно Туман. Туман стал быстрее заполнять мой разум теперь, когда я перестал сопротивляться ему. Но была надежда, что я успею… успею раньше, чем полностью потеряю себя.

Я снова пошел вперед.

Туман вокруг жил, плескался, рождая в себе и из себя, во множестве, странные уплотнения, при моем приближении к ним, медленно набухающие крупными сгустками, что бы оказавшись возле меня, вдруг сорваться навстречу мне лавой несущихся во весь опор всадников, или обратиться крепким строем терпеливо поджидающих меня пехотинцев, или колоссов с занесенными для удара дубинами. И опять рассыпающихся бессильными клочьями Тумана, наткнувшись, в своем стремлении ко мне, на яростное сияние Оружия, откровенно высвечивающего вокруг все неровности, все каверзы Тумана и Мглы.

Я шел, но вдруг все изменилось. Я увидел вокруг мое прошлое, боль моего прошлого. Пепельные и серые краски. Грубо искаженные, изуродованные донельзя, воспоминания – они были узнаваемы… И ранили.

Я не мог не вспоминать. И потерял дорогу.

И оказался у скал. И костей.

Я сосредоточился, попытался сосредоточиться. Я ясно ощущал, как мои умственные силы иссякают, убывают – мгновение за мгновением, замещаясь,.. заменяемые другой – агрессивной, неистовой животной силой, выжимающей своим напором из тела остатки разума,.. берущей разум под свой самоубийственно-бесхитростный контроль…

Самоубийцы… Самоуничтожение…

Встряхнулся. Опять сосредоточился.

Я задумался. Нашел решение. Приказал. И Меч, как всегда в прошлом, вновь подчинился мне, и овладел мной, заставляя меня (подчиняясь моему приказу), как игрушку на веревочках, топать вперед и вперед, без возврата – подчиняясь приказу. (Милая шутка над Туманом и Мглой. Ах, как смешно!)…Без возврата, Ибо мой дух ослаб. И я перестал доверять себе. Я стал слишком слаб. Я так быстро стал слишком слаб. Но я был доволен.

Туман теперь был разделен полосой. Невидимой вертикальной полосой. Но она была там – впереди, разделяя мир передо мной углом, в котором правая стена была Туманом потемнее, левая – Туманом посветлее, а «землей» под ногами была мгла. (Неба не было. А жаль.) Нет, полоса не совсем впереди, а едва заметно вправо – так, что, казалось: темная стена слегка напирала на меня, пытаясь заставить меня подчиниться, свернуть к «свету», или идти по самой полосе. Но я перехитрил это грязное варево.

Полоса, Мгла, Туман – убаюкивали, в своей монотонности заставляли спать, уснуть. Но я был доволен. Я мог спать. А когда придет время – буду разбужен. Я был очень доволен. Я был счастлив. Я перихитрил эту…

Мгла под его ногами истончилась, – кое-где ее серую гладь уже прерывали зазубрины шлака; чувствовалось: она отдавала себя, свою массу созданию чего-то гигантского.

Но его сознание недолго тревожилось этой слабой мыслью. Он предпочел вновь соскользнуть в холодное безразличие… И лишь когда впереди затемнело что-то огромное настолько, что неровная поверхность ЭТОГО исчезала влево, вправо и вверх, сливаясь с гладким безличием Тумана, тогда только легкая досада – ощущение равное досаде – коснулось его спокойствия.