Илона Эндрюс - Альфагенез

Карина уставилась на него:

— И куда это я только вляпалась?

Он взял ее руку и нежно сжал:

— Ты знаешь, почему мои люди вымирают?

— Потому что обладают ядом, который их отравляет? — спросила Карина.

— Именно. Но также, потому что колонисты сделали такого рода проектирование. Было решено, что если нам будет разрешено существовать, то мы уничтожим другие подвиды, а потом вымрем до того, как будет достигнут необходимый уровень медицинской изощренности для исправления нашего дефекта. Они травили нас, почти полностью стирая целые виды. Они были правы, даже сейчас синтетические заменители — это просто как лейкопластырь. Смотри, если бы мы смогли преодолеть этот гандикап, то они бы еще позволили нам убивать всех, но проблема в том, что только один очень специфический подвид производит необходимые нам гормоны. «Базисное племя». «Доноры». Те, от кого мы все произошли.

Она выдернула свою руку:

— Ты имеешь в виду, что я являюсь потомком первоначальных колонистов?

— Да.

— Это не возможно.

— Так и есть. Твой тип имеет в высшей степени стабильный геном.

— Но мои родители были нормальными людьми!

— Они могли и не знать, кем были. Может быть, только один из них был «донором». «Донор» и подвид № 61 произведут донорское потомство.

— А что насчет этого? — она выставила свои руки, испещренные ярко-красным цветом. — Объясни это!

Лукас принял сидячее положение:

— Когда я напитывался тобой, в твое кровообращение поступил мутационный агент. У нормальных людей такой мутационный агент слабо проявляется через многие поколения. Но я являюсь носителем почти полной дозы, и во время подпитки я тебе ее дал. Ты меняешься.

— Во что?

— Я не знаю. Я не знаю, что находится в твоем ДНК кроме генов «донора». Мутационный агент является ингибитором. Он избавит твое тело от внутренних тормозов, сделает короткое замыкание в ремонте твоего ДНК. И позволит тебе развиться во что-то, что уже есть в твоем генотипе, обретенное сквозь века скрещиваний с различными человеческими подвидами, но подавляемое. Ты можешь остаться подвидом № 61, но я сомневаюсь в этом. Шансы есть, но вместо этого, скорее всего, будет один из наших подвидов.

Они отобрали у нее свободу, дом, достоинство, а теперь они отнимали и ее тело.

— Нет! Нет, со мной происходит не это! Не хочу и не буду! Ты слышишь меня?

Карина поднялась на ноги. Она справилась с двумя шагами. По ее костям прострелила боль. Она вскрикнула. Весь мир стал красным, и она рухнула на пол.

Было больно. Болело сильнее, чем любая боль, которую она могла вспомнить. Сначала она просила, потом молила, затем кричала и выла, со всей силой закрывая глаза, открывая их опять, чтобы мельком увидеть лицо Лукаса в жестком освещении убежища и снова утонуть в еще большей боли. Если бы только она смогла полностью отключиться и покончить с ней, но нет, в каждую ее попытку он встряхивал ее, возвращая назад туда, где размещалась боль.

— Давай, останься со мной. Очнись. Избавься от этого.

— Оставь меня в покое, — прорычала она.

— Ты отключаешься, умираешь. Давай. Останься со мной.

— Я тебя ненавижу! Это ты сделал такое со мной!

— Правильно, — прорычала прямо сзади Лукас. — Ненавидь меня. Борись со мной. Не засыпай. Если умрешь, Эмили останется одна. Ты ведь не хочешь оставить свою дочь на такую задницу как я.

Ей просто хотелось, чтобы эта пытка была остановлена.

Карину закачала другая схватка агонии. Когда ей пришел конец, она была настолько уставшей, что едва могла дышать.

— Та другая женщина… — прошептала Карина. Чувствовалось, что она так заставляла выйти из себя слова, словно пыталась проглотить стекло: — Ей тоже пришлось пройти через это?

— Да.

— Вы ее тоже похитили?

— Нет, — Лукас сгреб ее ближе, удерживая напротив себя. — Она была одной из нас. Ее семья была «донорами» Дарьона.

— Ей тоже было больно?

— Да.

Глаза Лукаса были такими темными, что казались почти карими.

— Расскажи мне о ней, — она не была уверена, что ей хочется знать, но попросила.

— Она была очень умной. И с виду была красивой. Такой изящной, хрупкой, элегантной.

— Выходит, не такая как я?

Никто не называл Карину хрупкой. Или элегантной, или типа того.

— Совершенно другая, — спокойно уверил ее Лукас.

Калечащим спазмом ее прожгла агония.

— Почему это звучит как комплимент?

— Потому что она только выглядела красиво. В нашем мире никто не обладает такой роскошью как безделье, — сказал он. — У каждого есть какая-нибудь функция. Я — защищаю. Кто-то другой занимается надзором над добычей. Кто-то еще — следит за акциями и финансами. У семьи Галатеи была одна функция: обеспечивать дом «базисным племенем». За это им давали укрытие, кормили и защищали. Галатея и дня не проработала в жизни.