О`Санчес - Хвак

Хвак поколебался, но все-таки сунул секиру обратно, в петлю на пояс, ибо даже малышей с детства учат: в мирное время несешь оружие наготове – быть беде, не себя, так других покалечишь, ни в чем неповинных. Вот она секира, под рукою – раз и выхватил! Чего тут бояться, кого? – Некого.

Хваку послышался короткий смешок… вроде бы звонкий… вроде бы девичий… А людей не видно. Вокруг ни дерева, ни травы, чтобы выше колена, холмики плоские, камни глубоко в землю вросли… Хвак пробормотал коротенькую молитву, единственную, которую знал наизусть: «Всемилостивые боги, да охраните смертного ото всех напастей!», но не понадеялся на нее одну, а вынул-таки секиру, преодолев стыд, и взял ее в правую руку – правая точнее в ударе…

Дорога перед ним вдруг разлилась в круглую поляну, посреди которой горел костер, но очень странный костер, без дыма и топлива: над пустым каменным очагом, на высоте примерно в половину пяди полыхает огнь разноцветный, косматый и словно бы живой… Хвак насчитал в нем знакомые цвета: зеленый, желтый, красный… синеватый… и еще помеси от них, которые так сходу и не обозвать… А возле костра – стоят, лежат, сидят люди, мужчины и женщины… Очень странные люди, Хвак сразу это понял: глаза у женщин лучистые, а у мужиков… такие… лютые… Теней ни от кого из них нет.

– О, какой он, оказывается, жирный отвратительный мизгач, этот смертный! Положительно, он мне нравится, сей урод! Подойди ко мне, ублюдок! – Женщина, стоявшая к Хваку ближе всех, произнесла эти слова голосом, не терпящим никаких возражений, Казалась она средних лет, очень нехороша собою, низкорослая, лоб и щеки в гноящихся прыщах, желтые клыки торчат во все стороны – вверх и вниз… и даже вбок…

– Демоны, мать честная! – Хвак испугался, но разума не потерял: секира в ослабшей руке свистнула наискось… Промашка. Вроде бы он точно бил… Еще раз, по голове! И опять промахнулся. Не колеблясь более и не помышляя о сече, Хвак развернулся и помчался прочь, поперек дороге, подобно прыгучему цераптору высоко перемахивая через пни и камни. Жирное брюхо тяжело колыхалось, но почему-то совершенно не препятствовало быстро бежать и высоко прыгать. Главное до зарослей добраться, а там… Хвак проломился через жиденький кустарник и прислушался на бегу – вроде бы погони за ним нет!.. Это хорошо, но надо дальше бежать, как можно дальше! Хвак еще наддал, еще раз продрался сквозь кусты, и очутился на той же поляне, только с другой стороны.

– Я же велела тебя подойти! Ко мне, смертный!

Хвак помотал головой, не в силах возразить словами, и пустился наутек, теперь по той самой дороге, откуда пришел. Но итог был прежним: Хвак бежал, бежал, пока не выбежал на то же самое проклятое место, где возле костра стояли, сидели и лежали эти странные существа… Больше, чем полдюжины их, сосчитал Хвак в единое мгновение, но в этот раз почему-то не порадовался своему новому умению.

– Слушай, братец Чимбо! А почему он меня не слушается? Я ему сказала, а он все равно!..

– Успокойся сестричка, значит, ты не так сказала. Сейчас мы его…

– Нет, я всё так сказала! Учить меня он будет, как мне говорить! А смертный меня все равно ослушался! Это, небось, Матушка так ему начудила!..

Один из мужчин, косматый, босой и совершенно голый, если не считать бороды, кузнечного передника и буйной волосяной поросли по всему туловищу, не спеша подошел к оцепеневшему Хваку, лениво ухватился волосатою ручищей за рукав его рубашки и легонько потянул, как бы показывая направление.

– Подойди к госпоже Умане, дурак, тебе же сказано.

Хвак отпрянул в ответ на это предложение и руку отдернул, а рукав его рубашки остался в пальцах того мужика. «У него даже пальцы сплошь волосаты» – остатками до смерти напуганного ума сумел подумать Хвак. В дополнение ко всем невзгодам, мужик этот обликом очень напоминал кузнеца, кузнецов же Хвак невзлюбил прочно и навсегда… Почему именно кузнеца? Да демоны его знают, почему… Может, из-за фартука, может клыкастая морда у него такая… словно бы насквозь прокалена кузнечным пламенем… Может, потому что мышцы у него чудовищной силой налиты – вон как их во все стороны расперло, и толстый живот им не помеха, у деревенского кузнеца Клеща такие же были…

Внезапный приступ ярости смыл с Хвака и страх, и оцепенение: он взмахнул кулаком что было силы, но… Замер кулак, застыл в воздухе, ибо голый мужик успел выпустить из пальцев обрывок рубашки, подставил ладонь и принял в нее Хваково запястье… И сдавил. Как будто стальными клещами прихватило руку – ой, больно! Быстро летел кулак, а мужик в обличье кузнеца еще проворнее оказался… Только Хваку некогда было об этом размышлять, ибо ярость в нем ничуть не угасла от вспыхнувшей боли, а лишь усилилась. Некогда было и выхватывать секиру и несподручно, вдобавок, – не с той стороны она висела… Хвак взмахнул левым кулаком и обрушил его на волосатое предплечье противника. Хороший удар получился: чужая рука выпустила запястье, и голый клыкастый мужик даже охнул. Но не было в этом оханье боли и страха, а только недоумение.