О`Санчес - Хвак

– Как это – кто?.. Та, кому я должен. Ты опусти секиру, дружище Хвак, сам же видишь – некого пока рубить. Кроме меня. Это я шучу. Вот, верни ее за пояс, и постоим, поболтаем, покуда время есть. Правда, я не знаю – сколько осталось его нам, свободным от всех забот, но сколько ни есть – все наше. Так что, говоришь, путь спрямлял по пещерам? Слушай, а как же ты заклятья миновал?

– Какие еще заклятья?

– Охранные, оборонные… запретительные заклятья, что наложила Умана вокруг места сего? Дабы никто не зашел, не помешал?

– А, да, Джога говорит, что были какие-то. Но я… это… проморгал, виноват. Дак, а чего это ты в цепях? Мне это ух, как не по душе, почтенный Снег!

– Мне тоже, но – увы – наложены по повелению богини Уманы, так называемой «Всесветлой», при том, что я именовал бы ее несколько иначе, не забыв упомянуть желтые клыки и развесистые бородавки.

– А-а-ха-ха, гы-гы-ы-ы! Ловко ты ее!

– Угу. Я ее словами, она меня цепями – все справедливо. Нет, здесь все действительно справедливо, ибо уговор есть уговор.

– А… это… тут Джога мой любопытствует: в уговоре про цепи было что-нибудь? Про их сохранность, после того, как наложены?

Снег неглубоко удивился вопросу и покачал головой.

– Нет, но это не имеет ровно никакого значения.

– Ан имеет, коли так уж рассуждать! – Хвак вразвалочку подошел к скале, к тому месту, в которое была вживлена цепь от правой руки, обхватил двумя лапищами.

– Снег, это… посунься поближе, а то мне тут в натяг, несподручно.

Снег недоверчиво рассмеялся – радость по-прежнему ходила в нем горячими волнами – и подошел, насколько это позволила цепь левой руки. Хвак откашлялся, поерзал носками сапог по камням, укрепляя ноги – и дернул! От первого же рывка Хвак с громким шлепком грянулся на седалище, а цепь вылетела из скалы, вместе с прилепившемся к ее навершию здоровенным куском гранита. Этот осколок невероятный человек Хвак подхватил на лету, и, по-прежнему сидя, вынул секиру, в два легких удара состругав с цепи весь камень.

– О, другое дело. Сейчас встану и вторую цепь тако же, а потом с рук спилим. Только тащить полегче надо, а то задницу отшиб.

Снег, счастливый по уши, засмеялся в голос, одним быстрым движением сдернул опавшую цепь к себе, поймав в ладонь ребристую скобу, насаженную на последнее звенышко оков.

– Жалит! Только глянь: почти пернач на цепи. Хвак, дорогой ты мой, тебе удалось совершить невозможное: чары-то нерушимые!

Хвак, довольный похвалою, расплылся в улыбке во все свое жирное лицо и так же вперевалочку пошел к левой цепи. И вдруг что-то такое промелькнуло… в воздухе ли, в душе… а может – и во взоре Хваковом… Тревожное и мрачное, от чего вся радость потускнела, померкла, осела на душу какою-то грязной пеной…

– Погоди, Хвак! Постой! Подойди ко мне, пожалуйста! Я прошу!

Хвак послушно остановился – он в этот миг был в одном локте от Снега – и повернул к нему недоумевающий взор. Снег собрал в кулак все свои силы, явные и тайные… И заглянул. Он так боялся обнаружить там, в самой глубине этих заплывших серо-зеленых глазок, знакомое пламя, всевластное, исчерна-черное, насмешливое… Хвала богам – нет. В них только удивление и почти мальчишеская робость… перед ним, почтенным седовласым старцем…

– Чего ты, Снег? Что случилось?

– Нет, нет… нет. Ничего не случилось, слава всем богам. Просто мне показалось. Я испугался. Это очень трудно описать словами… Оставь, не трогай эту цепь.

– Это… Как это?..

– Я не хочу. Попробую пояснить. Вот, смотри: сняли мы цепи, а дальше что?

– Дальше я подкараулю Уману, да накручу ей хвоста – ух, я на нее тоже злой – и уходим, себе, подобру-поздорову.

– А дальше?

– Дальше?.. Так, а… Пойдем куда-нибудь. Денег полно, вроде даже золото есть, попьем, поедим вволю, отпразднуем такую радость! А там видно будет. Либо вместе куда двинемся, с тобой, либо это… ну… куда сам пожелаешь… один…

Снег попытался перехватить скобу поудобнее – выронил, очень уж зябко пальцам, и как-то так стрекотно от магии богов.

– Ты чудо расчудесное, дорогой мой Хвак, и сам сего не ощущаешь в полном объеме…

– Спасибо!

– Но положение дел таково, что… Понимаешь, незадолго до тебя довелось мне провести весьма волнующую беседу с одним… существом, столь же могущественным, как… гм… Умана или нечто в таком роде… Да, и речь в той беседе шла о добре и зле. Очень уж зыбка и ненадежна бывает грань между добром и тем, что мы принимаем за добро. Я, к примеру, безумно хочу жить и весьма хочу восторжествовать над богиней Уманой, насолить ей погуще…