Терри Донован - Повесть Вендийских Гор

Шашигару на мгновение остановился перед ущельем в двенадцать локтей, на другой стороне которого зиял вход в тысячелетнюю обитель Горкана, а на дне лежал обглоданный труп. Кассалиец прыгнул.

Его сильное тело, так восхищавшее прежнего хозяина, взвилось в воздух, словно пущенная с арбалета стрела. Руки и ноги вытянулись вперед, мышцы сгруппировались. Он приземлился на самом краю входа, вниз полетели мелкие камни. Ему едва удалось удержаться. Одна нога соскользнула, и он упал плашмя, содрав на локтях кожу, но сразу вскочил, ибо перед ним сидел повелитель, Горкан.

Глаза мага были закрыты. Сухая кожа напоминала пергамент. Внутренностей, казалось, не было, и кожа обтягивала голый скелет. Редкие седые волосы вились по полу и образовывали вокруг сидящего круг.

Шашигару встал и сделал несколько шагов к повелителю, но, не дойдя до него, наткнулся на прозрачную непреодолимую стену.

— Повелитель, — прошептал Шашигару. — Я пришел.

Веки Горкана поднялись. Волосы затрепетали, словно от порыва ветра. Желтые глаза властелина горели адским пламенем. Губы приоткрылись и голос, в котором была мука тысячелетнего ожидания, голос, отвыкший от самого себя, тихо произнес:

— Ты нужен мне.

— Я твой раб, повелитель! — воскликнул Шашигару.

Адское пламя вырвалось из глаз мага и вмиг охватило кассалийца. Он закричал. Его кожа, мышцы, кровь перестали принадлежать ему. Ветер древней магии срывал с его скелета плоть, словно она была легчайшим песком. Крик Шашигару сразу же оборвался, и только эхо еще блуждало среди ущелий. Плоть кассалийца вихрем поднялась к потолку обители. Кости рассыпались. Череп покатился к краю входа и выпал. Когда он достиг дна, распугав птиц и грызунов, вихрь плоти втянулся сквозь преграду в круг Горкана. Маг открыл рот, оказавшийся белозубым, и втянул плоть Шашигару в себя.

Настала его очередь кричать. Но этот крик был рыком льва, разорвавшего горло антилопе. И очень быстро он перешел в победный хохот. Сухая мумия, которой только что был Горкан, в несколько мгновений превратилась в рослого, сильного человека.

Он встал, с удовольствием играя мощными мышцами. Его черная кожа сильно контрастировала с седыми волосами. Он провел по ним рукой и, подойдя к стене, открыл старый железный сундук. Вынув кривой стигийский нож, Горкан обрезал волосы.

Круглое медное зеркало, лежащее поверх кожаной одежды, отразило его молодое лицо.

Немедийские жрецы тысячу лет назад предсказали разрушение города Хорто. Поднимутся толпы людские, поднимутся, как звери из глубин морских, и станут пожирать все на своем пути. Рабы будут убивать господ, сыновья насиловать матерей, отцы убивать собственных детей. Брат восстанет на брата, друг пойдет против друга. Царь прикажет своим воинам истреблять народ. Не будет числа погибшим и город вымрет. Царь в тяжелой печали станет ходить по опустошенному городу, и подданными его будут только крысы и воронье. Говорилось в предсказании и еще об одной вещи. Самой важной, по мнению многих. Отверзнется сокровищница царей, начиная с самого первого царя рода, сокровищница, которую наполняли десятки поколений, и цена вещей в ней бессчетна — золото, серебро, драгоценные камни, благовония, эликсиры жизни, способные вернуть юную страсть даже восьмидесятилетнему старцу. И не будет охраны, ибо даже царь потеряет всю свою силу, и падут древние заклятия и древние ловушки. Твердыня веков станет, словно истосковавшаяся женщина — приди и возьми.

Так говорил сказитель на рынке в Шангаре, столетний старик с желтыми слезящимися глазами и безобразными шрамами на лице. Он был одет в серую залатанную хламиду, Длинные пальцы непрерывно шевелились, и взгляд невольно останавливался на них. Мизинец правой руки был укорочен на две фаланги. Говорил старик мягким баритоном, что не очень вязалось с его обликом, словно внутри находился другой человек, ради забавы надевший на себя личину старца. Слушателями его были в основном мальчишки, несколько праздных зевак, парочка скучающих шлюх и молодой человек с лицом каменного истукана и статью леопарда. Он не слишком заботился о своей шевелюре, расческа не прикасалась к ней уже много лет, следы многочисленных постелей под открытым воздухом бережно сохранялись в ней — колючки репейника, лепестки полевых цветов, травинки. Пронзительно голубые глаза смотрели внимательно, будто он приценивался в ювелирной лавке. Грубый зуагирский плащ из верблюжьей шерсти выглядел на нем как тончайшая шелковая накидка, нежная словно дыхание младенца. Девицы легкого поведения не столько слушали предание, интересное разве что несколькими крепкими словами, которые сказитель иногда вставлял в свою речь, сколько поглядывали на чужестранца, время от времени перешептываясь с самым ироническим видом.