Джена Шоуолтер - Темный поцелуй

Люсьен сел на пол перед решеткой, прокручивая в памяти события нескольких последних дней. Очнувшись в своей спальне, живой, снова соединенный со Смертью, он неимоверно обрадовался. Затем увидел спящую в клетке Анью. Проснувшись, она посмотрела на него как на незнакомца. Стала осыпать проклятиями. Возненавидела его.

Встанет ли все на свои места?

Похоже, для воинов началась полоса неудач. Люсьен узнал, что Парис вернулся из Греции совершенно сломленным. Он ничего не рассказывал, потому никто не знал, что там случилось. Вскоре Парису предстоит ехать в Штаты на помощь Гидеону, как планировалось, а Люсьен не мог подавить терзающее его чувство вины, потому что именно он велел остальным не волноваться о Парисе. А с тем действительно что-то стряслось.

Аэрон и Рейес тоже в Штатах, хотя никто с ними не разговаривал и не знал, что происходит. А это, в свою очередь, означало, что никому не была известна судьба Даники и ее семьи. Люсьен вздохнул. Остальные воины продолжают искать следы других Гидр. Пока что безуспешно.

Люсьен должен быть с ними, или, по крайней мере, ему следовало бы помочь Парису оправиться от того, что с ним произошло. Так было всегда: что-то случалось, и Люсьен по мере возможностей решал проблему. Но сейчас он не может оставить Анью. В ней заключена вся его жизнь.

К сожалению, и ей помочь он тоже не в состоянии.

Она не помнит ни Мэддокса, ни Эшлин, хотя парочка навещает ее каждый день, чтобы поблагодарить за то, что она для них сделала. Анья слушает, казалось, смягчается на миг, но воспоминания к ней не возвращаются. Люсьен даже давал ей ее любимые леденцы – все без толку.

Что еще ему сделать?

– Я люблю тебя, – твердил он ей.

– А я тебя ненавижу. Отпусти меня! – Анья принималась трясти решетку, и та в ответ звенела.

– Ты меня не вспомнишь, что бы я ни делал. Правда?

– Иди на хрен! – Просунув кулак через прутья решетки, она ударила его по затылку. – Я не буду твоей рабыней. Слышишь меня? Я не буду ничьей рабыней!

С тяжелым сердцем – и снова желая умереть – он встал и открыл дверь.

Поначалу Анья просто стояла и смотрела на него.

– Почему ты так печален? Почему освобождаешь меня?

– Потому что не могу выносить твоего заточения.

– Почему? – Не дожидаясь его ответа, тряся головой и сохраняя меж ними как можно большее расстояние, Анья вышла из клетки и, прищурившись, взглянула на него. – Что это со мной? Почему мысль об уходе причиняет мне боль?

Слезы покатились по щекам Люсьена, но он смахнул их. Он не смел надеяться. Еще нет.

– Я – твоя родственная душа.

– Нет у меня родственной души. – Она направилась к нему, ее глаза светились яростью. По пути она схватила с его тумбочки один из кинжалов. – Ты заплатишь мне за этот плен.

Увидев ее такой, он мгновенно вспомнил. Однажды она точно так же стояла перед ним, рассказывая про Клеть. Заключенный внутри сделает все, что ему прикажут.

«Даже убьет себя?» – спросил он тогда.

«Да», – ответила она.

Как же, оказывается, все просто. Анья ринулась к нему с угрожающим видом. Осторожно, чтобы не поранить ее, впервые за последние дни исполнившись надежды, он выбил кинжал из ее руки и, схватив в охапку, телепортировался вместе с ней в клетку, а потом перенесся за ее пределы, прежде чем она поняла, что происходит.

Она закричала, когда он запер дверь.

– Я убью тебя за это! В какие садистские игры ты со мной играешь? – Скользнула взглядом по его пульсирующей черным и красным татуировке, моргнула, словно очарованная, и немного остыла. – Красиво.

Возможно, она начинает вспоминать. Надежда усиливалась. Люсьен вцепился в прутья и уставился на нее.

– Сядь, Анья!

Она плюхнулась на мягкое место и негодующе глянула на него. Сработало. Она открыла рот, чтобы закричать, но он велел:

– Молчи, Анья.

Ее губы сжались. Негодование переплавилось в крайнюю ярость.

Если его постигнет неудача…

– Вспомни меня, Анья. Вспомни проведенное со мной время. Я приказываю тебе вспомнить.

Ее веки закрылись, и она ахнула. Черты лица исказились, будто от боли. Она упала на бок и свернулась калачиком, сжимая виски.

– Анья! – в тревоге вскричал Люсьен, распахивая дверь и склоняясь над ней.

Долгое время она извивалась, стонала и чертыхалась, держась за голову. Он обнимал ее, бормоча слова утешения, ненавидя самого себя. «Что я с ней сделал? Эта женщина пожертвовала всем ради меня!»

Наконец она замерла. Кожа ее покрылась тонкой пленкой пота, а под глазами полумесяцами залегли тени.