Юлия Федотова: Чисто семейное дело

Рагнар внимал высоконаучным словесным излияниям сильфиды и только глазами хлопал. Спасибо, друг Орвуд пришел на выручку.

— Ах скажите пожалуйста! — на полуслове перебил он заливающуюся соловьем девицу. — Ты, что ли, премудрая наша, станешь осуществлять процедуру поиска? Что-то прежде за тобой не замечалось таких выдающихся магических способностей!

Но уязвить сильфиду было не так-то легко.

— Не я. Но мы могли бы обратиться к специалистам. Балдур Эрринорский, к примеру, наверняка справился бы. Или профессор Перегрин. Или просто частнопрактикующий маг. Указал бы нам направление поиска — было бы не в пример легче!

— В Оттоне все узнаем, — примиряюще молвил Эдуард. — И имя и направление. Наверняка при тамошнем дворе имеется хороший маг.

Хельги слушал-слушал их спор, чему-то тихо посмеиваясь и переглядываясь с сестрой по оружию, а потом не выдержал, заявил:

— Нет, нельзя таких, как вы, в разведку брать. Не выйдет из вас хороших лазутчиков! Постыдились бы! Особенно ты! Сотник называется!

— Чего это нам стыдиться?! — взвилась сотник Энкалетте, именно к ней были обращены последние слова.

— Собственной ненаблюдательности! Это, по-твоему, что? — Он сунул под нос девице портрет, но не лицевой, а обратной стороной. На холсте, буквами языка латен, красивым готическим шрифтом было выведено: «Ее Высочество принцесса Мальвия во дни беспечной юности».

Итак, один вопрос был разрешен. Но тут же возник новый. Неугомонная Энка вновь нашла, к чему придраться. Слова о «днях юности» она сочла весьма двусмысленными. Что они значат? Что упомянутые дни уже миновали, и Рагнару сосватали старую деву? Или надпись сделана, так сказать, с перспективой, рассчитана на потомков?

— Эх! — вздохнул горе-жених. — Терпеть не могу живописцев! О чем думал, когда подписывал? Даже дату не поставил, паразит! — Девице удалось-таки вывести его из душевного равновесия. Стать мужем старухи Рагнару вовсе не улыбалось.

— Нечего валить с больной головы на здоровую, — велела Меридит. — В отличие от тебя, живописец, по крайней мере, имя дамы знал, хоть она и не была его невестой.

— Наверное, он был в нее тайно влюблен, — предположил Эдуард, чтобы поддержать друга.

Какая жалость, что с ними не было сведущего в искусствах эльфа! Уж он-то объяснил бы цивилизованной, образованной, прогрессивной, но недостаточно культурной компании, что известный живописец Винсент Эттелийский, кисти которого принадлежал портрет, уже очень давно вышел из того возраста, когда тайно влюбляются в юных принцесс… Увы, Аолен в тот момент был далеко. Он вскрывал фурункул на животе заезжего торговца коврами, а потому никак не мог опровергнуть слова Эдуарда.

Право, лучше бы тот помалкивал! Уж очень его предположение понравилось кое-кому из рода сильфов! Влюбленные живописцы, сказала Энка, приукрашивают натуру гораздо сильнее, чем просто придворные.

— Ну, Рагнар, пиши пропало! Тебе сосватали толстую страшную старуху! Слушай, плюнь ты на это дело! Мы за те же деньги найдем тебе другую невесту, молодую, красивую и здоровую!

— Зачем ты ему голову морочишь? — рассердился гном. — Стал бы живописец влюбляться в толстую страшную даму! — Тему возраста, как самую щекотливую, он решил деликатно обойти.

Но у девицы на каждый случай жизни имелась наготове народная мудрость:

— Любовь зла, полюбишь и козла!

Орвуд хотел ее вразумить:

— Ты неверно трактуешь. В пословице ясно сказано: «козла», а не «козу». То есть речь идет о мужчине. Вы, женщины…

— А-а-а! Хочешь сказать, мы, женщины, настолько подвержены голосу плоти, что готовы влюбляться в вас, мужчин, какими бы безобразными вы не были?! А у бедной дамы, если она не родилась красавицей, нет никакой надежды на счастье?! Вот он, типичный мужской шовинизм! Если хочешь знать, в пословице о половой принадлежности влюбленного речь вовсе не идет! «Козел» упомянут исключительно для рифмы! А вы, мужчины, вечно все извратите, истолкуете по-своему, чтобы унизить женщин! Такая у вас натура! Скажи, Ильза!

— Да! — пискнула та покорно, даже не пытаясь вникнуть в суть вопроса.

В ответ на гневную тираду сильфиды Орвуд только краснел и сопел носом. На самом деле он не имел в виду ничего дурного. Но понимал: связываться — себе дороже.

Хельги же выслушал обвинительную речь очень внимательно, с видом лекаря у постели больного, а потом сказал задумчиво, невпопад:

— Средняя продолжительность жизни сильфов достигает пятисот с лишним лет. Представляете, какой ужас!