Андрей Дай - Искра Зла

Утром я о том пожалел.

Утром, обнаружив себя в собственной постели одетым, пожалел, что родился. Нет, я и раньше знал о таком «явлении природы». Вместе с другими мальчишками хихикал над болеющими после бурных пиров взрослыми. Таскал травяные чаи стонущим, обессилевшим от похмелья, вчера еще великим воинам…

Голову раскалывали приступы немилосердной боли, стоило чуть шевельнуться. Во рту вязко перекатывался шарик чего-то омерзительного вместо слюны. Тело, словно чужое — подчиняться отказывалось: руку и то поднимал усилием воли. Все признаки острого отравления. Вяло проползла мысль — а не затесались ли в народ очередные душегубцы? Не подсыпали ли чего в вино…

Пришел зеленый Велизарий. Обеими руками, как тяжесть несусветную, поставил на столик у изголовья крынку, и тут же плюхнулся на край моей постели. Я ему простил эту дерзость — он, в отличие от некоторых, хотя бы нашел в себе силы двигаться. Геройский парень!

— Испейте, — отдышавшись, проблеял отрок. — Рассольчик капустный. Первейшее дело!

— Сам-то чего ж не пьешь?

Голос меня тоже предал. За хрипами и бульканьем с трудом различались слова.

— Мало его. Княжич велел только благородным…

— Не знаю, — хотел покачать головой, да вовремя одумался. — Смогу ли…

— Дык, это. Я помогу…

Велизарий охватил громадными ладошками горлышко сосуда и потянул. Крынка дрожала, отвратительная мутная жидкость выплескивалась, стекала по пальцам, капала на белье. Дворовый стонал, провожая каждую глазами.

— А давай — пополам? — предложил я, мысленно удивляясь, что это вообще можно запускать внутрь организма.

— Да как же…

— Пей! — пришлось рычать. Оказалось, от громких звуков тоже темнеет в глазах.

Дворовый припал губами к горлышку. Торопясь и чавкая, сопя, как барсук, он отважно выхлебал половину.

— Ух, — радостно улыбнулся он, протягивая сосуд. — Прям мозги на место вставило!

Здоровье так отчаянно быстро, прямо на глазах возвращая румянец щекам, вливалось в здоровенное тело отрока! Я даже позавидовал. И тут же принялся поднимать непокорное тело на локтях. А чтоб не смотреть на белесую жижу, зажмурился.

Рассол оказался неожиданно приятным на вкус. И действительно творил чудеса.

— Больше нет, — вытряхнув последние капли в рот, разочаровался я.

— Дык, это. Вы ж сами…

— Угу.

— А! — хитрый парень, видно, решил отвлечь меня от созерцания опустевшего кувшина. — Папаша-то ваш с князем в малой гостиной сидят…

— И что?

— Ну, дык, это. И вас звали.

— Не увиливай! — грозно рявкнул я. — Сказывай, где рассол брал? Дык…

— В кухне, хде ш еще, — пожал плечами громадина, одновременно обнаруживая себя сидящим на господской постели, вскакивая и краснея от смущения. — Токмо кухарит там такая… ведьма. Ни в жисть без приказу не выдаст!

— Веди!

Голову больше не взрывали приступы. Тугой комок боли чуть ниже затылка никуда не делся, но его можно было терпеть. Главное — тело снова подчинялось беспрекословно. А значит, я мог идти.

— Вон туда и вниз, — Велизарий согнул колбаску пальца, указывая путь.

— А ты что ж?

— Дык, она — ведьма. С огнем очажным разговоры разговаривает. Ну, вы-то колдун знатный, вам она по морде метлой стегануть не посмеет!

— Это отчего ж я колдун? — поинтересовался я, утирая брызнувшие от смеха слезы.

— Ну как же, — потупился отрок. — И имя мое не спросивши знали, и с ветром — брат. То-то я не видел, как вы письмена колдовские на оружьи да на подоконнике чертите? Я пальцем трогал — словно ежики колятся. Да и другой какой от побоев да железа точно бы представился, а вы пузо знаками изрезали, и живей живых!

Вот значит как?! Колдун. Магия ушла из нашего мира вместе с богами. Только древние руны, чертами связанные с духами живой природы, в силе и остались. Да и того искусства, нигде кроме леса не сохранилось. У лесного народа, да еще у таинственного Лонгнафа.

— Колдун, — фыркнул я себе под нос, входя в княжьи кухни.

Сразу три очага жарко пылали в длинном, заставленном столами и комодами помещении. Два огромных котла попыхивали варевом, наполняя кухню вкусными запахами. На третьем огне, шипя стекающими на угли каплями жира, на вертеле поджаривалась половина кабанчика. Молодая женщина посыпала мясо травами и крутила ворот. В ее движениях угадывалась та неуловимая мягкость, размеренность фраз тела, присущая лишь отягощенным плодом особам. Пусть пока, под простым платьем этого еще и видно не было.