Сергей Радин - Лёхин с Шишиком на плече

Он не сразу заметил, что Джучи поднялся со своего нагретого местечка, утопал на несколько ступенек вверх. Просто, когда начал соображать и более-менее нормально оценивать видимое, машинально отозвался на жест седобородого домового: тот легонько похлопал по ступеньке, где только что сидел кот. Втиснувшись между домовыми, Лехин вздохнул, почему-то отчетливо ощущая себя несчастным сиротой. Неужели у кого-то еще бывает такой сумбур в мыслях, когда хочется на все мысли наплевать и только сидеть, изо всех сил жалея себя, и жаловаться кому-то на кого-то?

Справа деликатно постучали в плечо. Лехин поднял голову от ладоней. На уровне тяжелых от головной боли глаз маячил зеленоватый стаканчик, граммов на пятьдесят. Лехин осторожно вынул сосуд из мохнатых пальцев и принюхался.

— Настоечка на зверобое! — гордо оказал седой. — Лесовик погостить приезжал, два мешка зверобоя привез. Мы уж у тебя бутылочку "Особой" уволокли, да вишь — на дело полезное. Пей, голове-то и полегчает. По старинному рецепту делано. Месяц возились.

Аромат свежескошенного сена обволакивал и завораживал. Лехин еще раз вздохнул, почуяв, как от одного запаха глаза будто яснеют, и неторопливо выпил.

Маслянистая жидкость терпко и мягко скользнула по языку и вскоре ласково затеплилась в желудке. Выждав, опьянения Лехин не ощутил (впрочем, рано еще), а вот что лицо расслабляется, а в животе тяжелый камень тает — прочувствовал мгновенно. Опрокинул стаканчик, слизнул последнюю капельку и, сколько мог, держал на языке.

— Только на зверобое?

— Только. Мы, Алексей Григорьич, три настоечки из водки твоей сотворили. Одна — чисто на зверобое, остальные — с добавками. Уж за водочку ворованную прости ты нас.

— Ладно уж, — сказал Лехин и вспомнил наконец, про какую "Особую" говорят домовые. В домашнем баре всегда спиртное стояло на случай неожиданных гостей. "Особую" — шесть бутылок Лехин купил по дешевке на складе, куда его послали машину грузить. Пересчитал однажды — пять штук. Сначала удивился, потом решил, что на складе, пока машину загружал, проворонил бутылочку. Горевать не стал. Как оказалось, правильно.

— Э-э…

Теперь уже деликатно постучали по плечу слева.

Он еще голову поворачивал, а нос уже по-охотничьи раздулся на душистый хлебный аромат да крепкий, острый запах малосольного огурца. Лехин дюже голоден вообще-то не был, но прозрачно-зеленоватый пласт огурца на хлебном ломте!.. А хлеб-то еще теплый, только-только, видимо, из печки! Какая печка… Город же… Лехин замурлыкал не хуже Джучи, забыл обо всем, прислушиваясь к вкусовым ощущениям.

— … Вечно голодный! Говорил я тебе — подкармливать надо!

— Да ведь повар, кулинар! Куда нам против его мастерства-то!

— Мало ли что кулинар! Вон какой худущий, сапожник без сапог.

Прогнувшись вперед и выглядывая из-за Лехиных коленей, домовые негромко переругивались. Уловив суть беседы, Лехин осторожно вклинился:

— Какой я повар-кулинар? Все по книгам. А худой, потому что порода такая, как Петровна говорит. Сколько ни съем — все не в коня корм. Так что не надо ссориться.

— А много ли ты ешь? — ехидно осведомился седой. — Мы ведь тебя видим утром да вечером. Поклевал — и бежать, поклевал — и спать. А что там между?

— По-моему, мы дошли до момента в разговоре, когда пора бы познакомиться.

Седой встал, прошел перед Лехиным и поклонился, бородой и правой ладошкой коснувшись плит. Лехин почувствовал определенное неудобство, но встать было сложно, и он только кивнул.

— Елисеем прозываемся, — степенно сказал седой и сел на место.

Те же реверансы выполнил второй, помоложе.

— Никодим.

— Очень приятно, — пробормотал Лехин. Почти официальная обстановка церемонии начинала угнетать, он сунул в рот последний кусочек хлеба с огурцом и, жмурясь от наслаждения, спросил: — С водкой я понял. А хлебушек откуда?

— Петровна печет, — ответил Елисей и предупредил следующий вопрос; — У нее над газовой плитой крыша такая, запаху не дает идти дальше кухни. Потому в подъезде и пахнет не больно-то…

Он еще что-то хотел добавить, но заскрипела железная дверь.

Ее открывали медленно, кажется, с опаской. Оттого-то и скрип был противнее прежнего — обычного, и Лехин помрачнел, вспомнил, что не раз собирался смазать петли, да все руки не доходили.

В щелочку, достаточную для человеческой головы, выглянул Касьянушка. Мгновенно исчез, а из темноты за дверью выплыл Дормидонт Силыч. Поскольку прозрачность его почти не ощущалась, выглядел он смущенным и виноватым.