Хелена Хайд: Грязные цветы. Пленница волчьего офицера

Скажите, не кривя душой: что вы подумаете о женщине, которая отдалась мужчине за тарелку супа? Мужчине, который к тому же еще и враг ее страны, ненавидящий ее Родину и вносящий свою лепту в дело растаптывания ее народа.

Конечно же, вы не задумываясь назовете такую грязной дешевой шлюхой без малейших моральных принципов. Вот только чего стоят принципы, когда ты — маленькая соломинка, оказавшаяся брошенной в слишком сильное течение?

Когда-то они у меня, конечно же, были. Именно из-за принципов я оказалась в числе тех, кто пошел добровольцем, когда Третий Рихар империи Дойрес объявил войну моей родной стране. Тогда, в те дни, перед моими глазами то и дело мелькали возвышенные пропагандистские плакаты, которые призывали не дать захватчикам топтать родную землю. И я, преисполненная национальной гордости, прошла быстрый курс военной подготовки в королевских войсках, после чего с оружием в руках отправилась на фронт. Я была горда собой, и мои родители, друзья и близкие были горды за меня.

Вот только довольно быстро я поняла, что в войне нет и капли чего-то, даже близко напоминавшего гордость. Нет ничего героического или возвышенного. Потому что обычный рядовой был там не более, чем беспомощной песчинкой, которую туда-сюда кидал ураганный ветер. С баррикады на баррикаду, по команде — просто бежать, куда указывает командир, и стрелять туда, куда он приказывает стрелять. В результате так уж вышло, что мой отряд был в числе тех, кого бросили на закланье ради отвлекающего маневра, чтобы основные войска, проиграв бой, смогли отойти с минимальными потерями. Родина, которую я так стремилась защищать, просто выбросила меня, словно мусор.

Но вопреки статистике, по которой солдаты моей армии мерли как мухи, я не погибла в том бою. Меня взяли в плен… и я бы наверное, в прежние времена, даже сказала, что лучше уж смерть, лучше б меня в самом деле тогда застрелили, чем все остальное, через что мне пришлось пройти. Вот только… вот только жить все равно хотелось. До безумия. Даже вот так, жалко и ничтожно. Трясясь в продуваемом сквозняками вагоне парового поезда, который вез скрипучие, воняющие нечистотами вагоны с военнопленными к трудовому лагерю. Вместе с сотнями, тысячами таких же жалких, голодных и грязных биоединиц, как я. С людьми, которые казались оборотням, высшей касте Дойреса, расой второго сорта; феями, в которых оборотни видели для себя привлекательных секс-рабов… и эльфами, официально провозглашенными воинственной империей низшей расой, которая подлежала полному уничтожению.

И вот о каких моральных принципах вы скажете теперь? Какие, к чертовой матери, вообще могут быть моральные принципы, когда тебя на одной из остановок поезда, заметив в щели меж досками вагона, вызвал к себе офицер. И двое крепких солдат, выносивших и выбрасывающих на снег тела умерших в дороге пленных, позвали тебя, потребовав, чтобы ты немедленно вышла к ним. Но вместо того, чтоб расстрелять (а выстрел в затылок казался самым логичным во всем этом аду), отвели в офицерский вагон. Где перед тобой открылась дверь в опрятное, хорошо отапливаемое купе, посреди которого на столике исходила паром тарелка супа. А рядом стоящий подтянутым мужчина — красивый, сероглазый, с пепельными волосами, в черно форме с серебряной отделкой, — сказал тебе, что этот самый суп будет твоим, если ты отдашься ему.

В этот момент я не могла думать о героизме, гордости или патриотизме. Все это казалось чем-то далеки, абстрактным и совершенно непонятным. А суп… суп — он же здесь, настоящий, теплый, пахнет. Как же на него не наброситься? Не схватить дрожащими загрубевшими пальцами ложку, не разломить ними же кусочек свежего, мягкого белого хлеба, и не есть все это жадно, задыхаясь от удовольствия? Ощущая, как горячий бульон течет по пищеводу, наполняя своим приятным теплом уже казавшийся ссохшимся желудок? В тот момент я понимала, что такое блаженство стоит моей жалкой, никчемной жизни. И просто переспать с этим офицером в обмен на него — все равно, что купить графский особняк за медную монету.

Лишь когда я, доев, вылизала тарелку и облизала ложку, офицер, все это время молча стоявший рядом, отчеканил — строго, словно хлыстом по спине:

— Надеюсь, на сытый желудок ты не передумала расплачиваться? Или мне теперь отодрать тебя силой?

— Нет, что вы, господин, — вздрогнув, прошептала я, с легким металлическим стуком положив ложку на столик.