Потом был укол, и на душе стало хорошо-хорошо… светло, хотелось говорить, говорить, рассказывать обо всем и сразу, а человек, подаривший свет, задавал вопросы, и Вальрик отвечал, пока не понял, что делает что-то не то. Свет пришлось погасить — он мешал думать — и тогда ему вкололи что-то другое, отчего голова разорвалась болью, и Вальрик потерял сознание, а очнулся уже здесь.
Здесь — это камера, кубик, замурованный между толстых сырых стен, кладка плотная, камни наползают друг на друга, и иногда спросонья кажется, что стены вот-вот рухнут. На самом деле раствор, их скрепляющий, надежен, Вальрик в первые дни пробовал выколупать один из камней, не потому, что действительно надеялся сбежать, просто, чтобы хоть чем-то заняться, но только пальцы в кровь разодрал.
Еще в камере есть стол, кровать, соломенный матрац, масляная лампа и крысы. Вальрик раньше и не предполагал, насколько ненавидит этих шустрых тварей с хитрыми глазами-бусинами и длинными голыми хвостами. Крысы появлялись из ниоткуда и убегали в никуда — Вальрик специально осмотрел все четыре стены и дверь в придачу — ни единой щели, ни норы, ни даже трещины, а крысы все равно появлялись. Забирались на стол, пищали, норовили залезть в матрац, а одна и под одежду забралась, когда Вальрик спал.
Как же он их ненавидел!
Сегодня ужин принесли раньше, часов не было, но Вальрик научился чувствовать время и так.
— Встать.
Он поднялся. Ритуал давно отработан и команды не так уж нужны, но они — часть ритуала. В камеру входят трое — один с подносом, двое с автоматами. Однажды Вальрик попробовал напасть — просто, чтобы посмотреть, что получится. Не получилось. Вернее, то, что получилось совершенно не соответствовало его представлениям о результате — автоматчики не стали стрелять, один удар по голове, второй по почками и еще десяток для профилактики — это они сказали про профилактику, а Вальрик просто несколько дней лежал, не вставая.
— К стене. Лицом.
Стена тоже хорошо знакомая, камни серо-желтые, с крупинками росы и серым, выщербленным оспинами раствором. Слева, на уровне глаз — крест, выбитый неизвестно кем, и иногда Вальрик молится, тоже со скуки. За спиной шаги, шелест, звон — на стол выгружают еду и новую, заправленную маслом лампу, посуда и старую лампу сгружают на поднос. Сейчас снова шаги, хлопнувшая дверь, скрежет засова и долгие часы одиночества. Крысы — не в счет, дурная компания.
— Эй, ты… отступник.
Эта фраза выбивалась из ритуала, но Вальрик ответил:
— Да?
— Твой дружок, тот, который толстый… нынче преставился, пусть Господь спасет его душу.
— Аминь, — отозвался Вальрик, чувствуя, как холодеет от боли сердце. Морли, теперь еще и Морли. — А второй? Что Наремом?
— Понятия не имею, — огрызнулся стражник, — я тебе что, докладываться обязан? Просили передать, я и передал.
— Спасибо.
— Толку от твоего спасибо… хлопоты одни… ходи каждый день туда-сюда… было бы чего… — бормотание стихло, и дальше ритуал пошел по отработанной колее.
Есть не хотелось. Значит, Морли умер? Еще одна бесполезная смерть, в которой виноват он, Вальрик. И стоило идти, выживать, пробиваться, чтобы теперь на веки вечные застрять в чертовой камере, чтобы жрать мокрый, здорово попахивающий плесенью хлеб, запивая водой, и вспоминать о том, что было… давно… сто сорок три года и несколько месяцев назад. Не лучше было ли умереть вместе со всеми? Замок, атака, газ, взрыв… достойная смерть.
А он сгниет в подземелье, и какой-нибудь толстый, воняющий чесноком и потом стражник, отчаянно матерясь, вытащит тело наверх.
Позор.
Вальрик, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей принялся лепить из серого мякиша фигуру. Смысла в этом действии не было, да и мысли продолжали существовать, но как бы параллельно, не причиняя особого дискомфорта. Даже появилась возможность задавать вопросы, самого себя спрашивать о чем бы то ни было глупо, но больше в камере все равно никого.
Вот к примеру, как получилось так, что Серб не только выжил, но и умудрился стать Святым Князем? Кто-кто, а Вальрик точно знал, что со святостью у брата были проблемы, да и в чудеса он больше не верил, зато верил в технику. Да и как тут не поверишь, когда с тебя на твоих глазах снимают вещь, которую по определению невозможно снять без согласия на то хозяина.
Из хлебного мякиша удалось вылепить кривоногую лошадь.
Прибор, с помощью которого, Вальрика избавили от Аркана, внешне походил на обыкновенный металлический штырь, а на его вопрос, что это такое, один из сопровождающих снисходительно ответил:
Читать дальше