Татьяна Томах - Имя твоего волка

— Не знаю, — растерянно пробормотала Марго, сбитая с толку неожиданным вопросом, и попыталась припомнить, что ей почудилось в завораживающей пляске костра. Кажется, кажется…

— Не надо, — вдруг оборвала ее мысли старуха, и ее голос снова был тих и немного хрипловат, будто она внезапно постарела. — Иногда лучше не вглядываться слишком сильно… Иногда лучше не вспоминать, если ты не хочешь. Ты о чем-то думала, девочка, перед тем, как перестать слушать меня?

— О маме, — отозвалась Марго, наконец, решившись посмотреть в глаза, которые так напугали ее. И увидела, как затягивается в них черный головокружительный омут обманчиво-безобидной безмятежностью — как пленкой ряски; и тяжелые старухины веки прихлопывают и гасят пылающий в ее глазницах огонь.

Старуха снова стала старухой. Сгорбилась и даже словно уменьшилась ростом. Хмыкнула, с оханьем и кряхтеньем усаживаясь возле Марго, — на лысый как пятка, с объеденной жуками корой, ствол поваленного дерева. И, сунув в огонь еще одну ветку, задумчиво посмотрела, как пламя, вцепившись в дерево, сворачивает его в черные хрупкие лепестки.

«Я устала», — подумала старуха, неожиданно ощутив тяжесть на своих скрюченных плечах. Тяжесть многих десятков лет, со счета которых она часто и сама сбивалась, пытаясь припомнить и уложить в своей памяти рядком, как бусины на нитке, свои воспоминания. Только нитка, видно, уже подгнила — и бусины рассыпались, выскальзывали из непослушных узловатых старухиных пальцев. А иногда вдруг шлепалась в ладонь какая-нибудь особенно яркая сияющая драгоценность. Старуха разглядывала ее и так и эдак, вертя в дрожащей руке — и тщетно пытаясь узнать себя в черноволосой, ясноглазой, сильной женщине на искрящемся дне нежданного воспоминания.

Она не помнила своего имени. «В имени весь смысл… иногда имя — это единственное, что остается», — однажды сказала она девчонке… или еще скажет — когда-нибудь. В последнее время прошлое и будущее перемешивалось в ее глупой старой голове — и еще не исполнившееся будущее казалось иногда яснее и определеннее прошлого.

Она не хотела помнить свое имя. «Иногда лучше не вспоминать, если ты не хочешь». Старуха много чего не хотела вспоминать. Много имен, лиц, слов… смеха и слез, от которых так быстро прибавляются морщины на юном женском лице… Интересно, от чего больше — от смеха или слез? Странно, сейчас даже почти невозможно поверить, что раньше у нее совсем не было морщин. Раньше, когда она была черноволосой, ясноглазой и сильной… Нет, не так.

Раньше, когда она БЫЛА.

А потом, еще не понимая, что это бесполезно, она изводила себя бесплодными воспоминаниями и сожалениями. О том, каким могло бы быть ее прошлое. До тех пор, пока не поняла, что это все уже определено, окончательно и неизменно. И прошлое — и тем более, как это ни странно звучит, будущее. Будущее, пожалуй, иногда даже больше определено и неизменно. Потому что с ним ничего нельзя поделать. Его можно просто ждать. А прошлое можно забыть. Иногда — вместе со своим именем.

…Она не будет говорить девочке, что иногда не остается даже имени. Ничего. Только горсть блестящих бусин на подгнившей нитке. Стекляшки — или алмазы? И стоят ли они того, чтобы пытаться удержать их дрожащими усталыми пальцами и осторожно, бережно и нежно, по одной переложить из костлявой старческой ладони в детские, доверчиво протянутые руки? Руки, которые еще толком не знают, что делать со всем этим добром…

«Я устала, — думала старуха, — и скоро помру». Вглядываясь сквозь прикрытые веки в сердце пляшущего возле ног пламени, разглядела: «Пожалуй, осенью. Да, определенно, этой осенью». Вздохнула, открыла глаза. Поежилась от пристального взгляда Марго, будто нетерпеливо подтолкнувшего под старые ребра.

«Не смотри на меня так, Марго», — захотелось сказать старухе, но она промолчала. Что же делать, если у Марго такие глаза. Что же делать, если она сама научила девочку ТАК смотреть. «Я устала. И я не хочу делать то, что собираюсь. Потому что, наверное, не имею на это права. Но ведь, кажется, у меня нет выбора. И я уже все решила».

Она посидела еще немного неподвижно, осознавая, что просто тянет время. Ей хотелось сидеть вот так всю ночь — щурясь в огонь, как сытая кошка, греть старые кости. Ей не хотелось поворачиваться и снова смотреть в глаза маленькой девочки, в которых было ожидание и, что хуже всего, — надежда. Самое скверное, когда чьи-то глаза смотрят на тебя вот так — с надеждой и верой, а у тебя уже не осталось ни того, ни другого. И даже смелости — сказать в глаза, что надежда обречена.