Ян Сигел - Честь чародея

В клинике на Королевской площади все было без изменений — Дана не двигалась. Лукас снова стал уделять много времени рискованным финансовым предприятиям, но злопыхатели говорили, что в нем исчез былой запал и что он уже совсем не тот, каким был раньше. А в Рокби лучи заходящего солнца пробегали по фасаду дома, заглядывали в окна верхних этажей и поспешно ретировались, будто опасаясь, что нехорошая атмосфера дома затянет их внутрь насовсем.

Стоял конец мая, но из–за туч стемнело рано. Закат отступал до границ Роквуда и терялся в верхушках деревьев на Фарси–Холме. Там стояли три высохших дерева, покалеченные в той самой буре, что разрушила оранжерею дома, и, хотя вдоль высохших стволов вились молодые побеги, крона деревьев выглядела сиротливо, и голые ветки тянулись к небу, как руки нищих. Любители фольклора утверждали, будто Фарси–Холм получил свое название от слов «фарисей» или «фея», предполагали связь этого места с таинственным нарушением некоего табу и верили, что на холм наложено заклятие. Правда, сколько–нибудь вразумительной истории или легенды в доказательство никто привести не мог. В ту ночь облака, казалось, сгрудились не для того, чтобы пролиться дождем или разразиться грозой, а ради черноты самой ночи. Такие ночи бывали очень давно, до появления электрических ламп и свечей, до того, как люди украли огонь у богов. Темнота растекалась по холму, гася последние лучи солнца. А в доме, в маленькой гостиной, развели странный синий и холодный огонь, который, потрескивая, плясал на углях, казавшихся кусками льда. На полу был нарисован круг. Его подожгли, и синее пламя стремительно понеслось по окружности. Ведьма стояла вне крута, рядом с камином. На ней было белое, расшитое блестками платье, переливающееся в отблесках огня. А вот волосы ее были черны, как ночь, и в глазах таилось больше мрака, чем в темном ночном лесу за окном.

Дибук, притаившись в коридоре, наблюдал за вспышками света, пробивающимися из–под двери. Ведьма напевала; ее голос был то резок, то ласков и сладок, как июньский ветерок. Домовой чувствовал, как в гостиной нагнетается атмосфера колдовства. Свет метался из стороны в сторону, будто пытаясь найти и схватить Дибука, и он лишь вжимался в стену, не смея шевельнуться. Он не боялся темноты, но эта ночь была пугающе бесконечной, и казалось, солнце никогда не взойдет. Голос ведьмы стал наполняться силой и эхом, словно невидимые духи, которых она вызывала, вторили ей и отдавали свою силу.

Внезапно двери с треском распахнулись, едва не прибив Дибука насмерть, и водопад света выплеснулся наружу. Яркой белой дорожкой свет пронесся по коридору, стремительно проникая в глубь дома. И тут Дибук услышал призыв, хотя слов он не понимал. Какая–то сила потянула его вперед и стала затягивать на эту сияющую дорожку. Он прижал уши, чтобы ничего не слышать, но невидимая сила продолжала тащить его, так что ему пришлось вцепиться в косяк. Дибук бормотал какие–то слова — то ли заклинания бесхитростной бытовой магии, то ли молитвы к неизвестному божеству, а для верности еще и прицепил себя прищепкой — словом, боролся изо всех сил. Он зажмурился, но потом снова открыл глаза. Доведись ему прожить еще тысячу лет, он все равно никогда не забудет того, что увидел.

Прямо по лучу света на него катился туман, бесформенный, как амеба, в котором возникали образы пустых лиц со стершимися чертами, рук, подрагивающих, словно щупальца морской звезды, развевались обрывки одежды и клочья волос. Даже заткнув уши, он слышал приглушенный гул — вопли отчаяния, доносившиеся будто издалека, не громче комариного писка. Дибук хотел прислушаться, но побоялся, потому что иначе поток затянул бы и его в глубь неизвестности. Он видел тело сэра Уильяма и его руки, хватающиеся за собственную голову. Дибук на мгновенье поймал его свирепый и одновременно беспомощный взгляд. В тумане вертелось множество существ и хлама — он видел тонзуру священника, убитого в гражданской войне; извивающийся кнут извозчика, болтающийся туда–сюда; чье–то пальто; раздутый живот горничной, беременной от своего хозяина. И среди всего этого метались тени маленьких темных существ, издавна населявших дом и помнивших каждого его посетителя, всех жильцов. Здесь был даже каминный бес, из последних сил цепляющийся за оконную раму, но и его затянул вихрь заклинания.

Когда поток фантомов наконец иссяк, Дибук отцепился от косяка и, не обращая внимания на боль в ногах и ломоту во всем теле, поковылял ближе к двери, чтобы видеть, что происходит в комнате. Пылая синим пламенем, от пола до потолка поднимался гудящий столб воздуха, втягивая в свою воронку призраков. Если кто–то из самых проворных духов пытался вырваться из этого заколдованного круга, то воронка изгибалась и захватывала его снова. В вихре мелькали искаженные образы — выпученные глаза, скрученные губы. Ведьма стояла чуть поодаль, распростерши руки. Сила магии достигла своего пика, и столб поднялся под самый потолок. И тогда ведьма стала выкрикивать слова заклинания: _«Увалель!»_ И снова: _«Увалель_неан–шамель!»_ Внутри вихря полыхнула синяя молния. По полу пробежала трещина, и внутри круга пол разверзся.