Александр Матюхин: Философия манекена

Евгений открыл рот. Он хотел бросить к чертям собачьим удочку, скинуть с себя дурнопахнущую куртку, схватить служащего за шиворот и так врезать ему по переносице, чтобы на весь магазин был слышен хруст ломающихся хрящей. А еще он хотел выскочить на свежий воздух и побежать по улице куда глаза глядят. А еще… он много чего хотел в этот момент. Но тут он вспомнил о том, что уже больше года ищет работу. И про деньги, что лежали в шкафу, под книгами. И отца вспомнил, которого уважал. Да и служащий уже отходил, громко ворча, мол, манекены в последнее время совсем распоясались и с ними по-другому нельзя. И Евгений как бы в оправдание всего случившегося, подумал, что служащий, в принципе, прав. Он платит неплохие деньги за работу, а если работа не выполняется — можно и пощечину влепить. Он, Евгений, наверняка поступил бы точно также. А еще служащий сказал что-то про последний шанс, поскольку манекен-то новый, неопытный; и Евгений с каким-то предательским чувством облегчения стряхнул со щеки слезу и встал в прежнюю позу.

Уборщица, тихо бранясь под нос, вытерла стекло и ушла куда-то вглубь помещения, вновь оставив Евгения один на один с улицей, что открывалась за витриной.

Приблизительно час никаких событий не происходило. Это было скучное, нелюдное место. На улице все моросил мелкий дождик и никак не хотел успокаиваться. Наверняка бог влепил кому-то пощечину, и теперь у несчастного текли и текли холодные слезы.

У Евгения начали затекать руки. Еще через какое-то время он начал сомневаться в том, что выбрал правильную позу. В пояснице закололо, шея казалась напряжена до предела. Очень хотелось выпрямиться, потянуться, хрустнуть косточками, подвигать головой из стороны в сторону.

Часы через дорогу показывали начало первого. По улице потянулись люди — видимо на обеденный перерыв. Вот перед витриной остановился прохожий — стремительно стареющий человек с огромной залысиной и морщинистой кожей. Он задумчиво теребил подбородок, разглядывая Евгения, потом постучал по стеклу согнутым пальцем, ухмыльнулся и исчез из поля зрения.

К концу рабочего дня тело Евгения ныло, а в шею словно воткнули раскаленный металлический прут. Едва дождавшись пяти часов, он уронил удочку и широко, с наслаждением потянулся. О, как это оказалось приятно!

Служащий не обратил на манекен никакого внимания, даже не попрощался в ответ, а что-то писал в кассовой книге.

Возвращаясь домой, по улицам темнеющего города, Евгений отчего-то чувствовал в душе странный неприятный комок. Решив, что это просто осадок от неприятного инцидента утром, он махнул на все рукой и зашел в магазин, купить фруктов. Благо, деньги были.

К концу первой недели Евгений начал подумывать о том, что быть безработным — тоже неплохо. Евгений старательно раскладывал по полочкам положительные и отрицательные моменты своей работы (особенно, когда стоял с удочкой в неудобной позе — времени на размышления было навалом), и все чаще приходил к выводу, что надо увольняться.

Для начала — безумно ныли кисти рук. Просто чудовищно. Казалось, сквозь каждую фалангу пальца, сквозь каждую косточку и каждое мышечное волокно пропускают нестерпимые разряды тока. Первые три дня пальцы еще и дрожали, но к пятнице перестали; теперь их чрезвычайно сложно было согнуть. После работы, Евгений пытался сжать пальцы в кулак и обнаруживал, что не получается. Желаемого результата он смог добиться только после того, как, придя домой, почти час лежал в горячей ванной.

А еще возникли дети. Непонятно было, откуда они взялись в таком количестве, и что вообще хотели, но главным виновником, вероятно, выступало неистощимое детское любопытство. В среду, выйдя из магазина, Евгений увидел через дорогу, на перекрестке, горстку детишек, самому старшему из которых вряд ли было больше десяти лет. Детишки издали дружный радостный вопль и кинулись в его сторону. Не успел Евгений что-то сообразить, как дети обступили его со всех сторон. Гул поднялся неимоверный. Каждый из них старался перекричать другого, причем еще и убедиться, что его голос обязательно был услышан Евгением — детишки считали своим долгом подергать Евгения за рукав плаща, за штанину или даже за ноющие от боли пальцы. «Дяденька, а, правда, что вы самый настоящий манекен?!» «Дяденька, а правду говорят, что манекен — он без души?»

«А мне говорили, что манекен — это вроде актера, и душа у него чистая, как у святого!» «Чушь! Чушь!»

«Дяденька, а вы можете не только рыбака изобразить? А футболиста можете? А тётеньку?»