Корнелия Функе - Бесшабашный

Он обернулся.

Сквозь два узких оконца на серые стены падал лунный свет, под босыми ногами он ощутил простые доски, усеянные скорлупками желудей и обглоданными птичьими косточками. Само помещение было едва ли больше отцовской комнаты, но над головой сквозь густую пелену паутины Джекоб разглядел мощные балки и стропила крыши.

Где ж это он? Лунный свет изрисовал пятнами его руки и лицо, когда он подошел к окну. На корявом карнизе налипли окровавленные птичьи перья, а глубоко внизу виднелись обугленные стены и черные холмы, среди которых тускло мерцали два-три оброненных во тьму огонька. Он на крепостной башне. Куда подевались скопища домов и залитые светом улицы? Все, что было привычно и знакомо, как сквозь землю провалилось. А на звездном небе красовались сразу две луны, одна из которых, та, что поменьше, отливала ржавчиной, словно вырытая из земли древняя монета.

Джекоб глянул в зеркало и увидел в нем страх, написанный на собственной физиономии. Однако чувство страха всегда ему нравилось. Оно манило в темные закоулки, за запретные двери, а главное — подальше от самого себя. Даже тоску по отцу оно способно заглушить.

Дверей в серых стенах не обнаружилось, только тяжелый люк в полу. Открыв его, Джекоб узрел спускающийся во тьму остов сгоревшей лестницы, и на секунду ему померещилась внизу карабкающаяся по камням фигурка крохотного человечка. Но тут неясный шорох за спиной заставил его обернуться.

На него посыпались клочья паутины, и в тот же миг какая-то тварь с хрипатым рыком кинулась ему на загривок. Должно быть, зверек, пронеслось в голове. Однако острые зубы, готовые вцепиться ему в глотку, искаженная яростью мордочка — мертвенно-бледная кожа и глубокие борозды морщин — выдавали скорее обличье злобного старикашки. Он, правда, был гораздо меньше Джекоба и сухой, как кузнечик. Одежда его, казалось, соткана из паутины, а седые патлы свисают до пояса. Джекоб схватил его за жесткую шею, однако желтые зубы успели вцепиться ему в руку. Вскрикнув от боли, Джекоб сбросил упыря с себя, но тот, хищно слизывая с губ кровь, уже изготовился к новому прыжку. Джекоб отпихнул его ногой и, пошатываясь, двинулся к зеркалу. Старичок-кровосос мгновенно вскочил, но Джекоб здоровой рукой уже прикрыл свое перепуганное лицо в зеркале. В тот же миг и злобный упырь, и серые стены куда-то сгинули, а он снова увидел в глубине комнаты отцовский письменный стол.

— Джеки?

Сквозь буханье собственного сердца он едва расслышал голос младшего брата. Хватая ртом воздух, он отпрянул от зеркала.

— Джеки, это ты там?

Пряча окровавленную руку в рукаве, Джекоб открыл дверь.

Глаза Вилла округлились от страха. Наверно, опять страшный сон приснился. Младший братец. Вилл следовал за ним повсюду, как собачонка, и Джекоб защищал его, где и как мог, — и на школьном дворе, и в парке. Иногда даже прощая ему, что мать больше любит именно его, младшенького.

— Мама говорит, нам сюда нельзя.

— С каких это пор я слушаю, что говорит мама? Но если проболтаешься, я больше никогда не возьму тебя в парк.

Вилл жадно заглядывал мимо него в комнату, но покорно опустил голову, как только Джекоб прикрыл за собой дверь. Там, где он, Джекоб, безрассуден, Вилл осторожен, где он рвет и мечет, Вилл спокоен, где он любопытен, Вилл робок. Схватив Джекоба за руку, братик заметил кровь у него на пальцах и вопросительно поднял глаза, но Джекоб, ни слова не говоря, повел Вилла спать.

То, что открылось сегодня в зеркале, принадлежит только ему. Ему одному.

Солнце уже клонилось к стенам разрушенной крепости, но Вилл, измученный болями, что в последние дни все свирепей терзали его тело, все еще спал.

Это твоя ошибка, Джекоб, а ведь ты столько лет был осторожен!

Столько лет, в течение которых он открыл для себя целый мир и имел смелость называть его своим. Все прахом! Столько лет, за которые этот чуждый мир стал ему родным домом. В пятнадцать Джекоб уходил в Зазеркалье уже на недели. В шестнадцать он пропадал там, теряя счет месяцам, и все равно ему удавалось сохранить свою тайну. Покуда однажды проклятая спешка его не подвела. Прекрати, Джекоб! Что случилось, того уж не вернешь.

Он выпрямился, прикрыл Вилла своим плащом. Раны на шее брата заживали хорошо, но на левом предплечье уже проступил камень. Бледно-зеленые прожилки протянулись до самого запястья и мерцали сквозь мягкую кожу, как полированный мрамор.

Всего одна ошибка!