Юлия Латынина: Сто полей

– Вечно, – сказал он, – если и явится чиновник – то чтоб испортить мне праздник. А праздник – вещь бесполезная, его ни на что нельзя употребить. Отпусти их, – сказал Сын Ира. – Они уже причинили все зло, какое могли.

– Ни за что, – раздельно сказал Арфарра.

Монах наклонил голову и укоризненно посмотрел на чиновника. Человек в персиковом кафтане вдруг зашатался и повалился ничком на землю. Стражники бросились к нему.

Монах потерял всякий интерес к собеседникам и мелкими шажками заспешил дальше. Кто-то изо всей силы тянул Ванвейлена за рукав:

– Да пошли же! Что вам такого сказали? Своих шаманов у вас, что ли нет?

Это был приказчик Хой. Он протолкался сквозь пеструю толпу и вывел землян к дальней красильне. Там, у дороги, топтались семь оседланных лошадей. Хой пересчитал чужеземцев, убедился, что никто не пропал по дороге, и показал им постановление об аресте.

– Сами видели, – сказал он. – Если Арфарра сыну Ира сказал «Нет», то он не успокоится, пока вас со свету не сживет.

Помолчал и добавил:

– А чего это вам вздумалось покупать машины?

– Какие к черту машины? – изумился Ванвейлен, – рис там лежал, рис! Покойник Баршарг по каким-то своим причинам оформил его как машины, а новый чиновник не посмотрел. Один парень мне проговорился об этом в харчевне, я и подумал: куплю-ка я эти контейнеры за гроши, как машины, а потом продам как рис. Триста процентов я бы имел с этого дела, если бы не Арфарра!

– Рис? – лицо у приказчика вытянулись. – Жалко, – сказал он, – если рис, то доставать его не имеет смысла. Эк ее, баржу-то, садануло!

Приказчик оглядел бледные лица и сунул в руку Бредшо увесистый мешочек с золотом и расписку Даттама. В расписке значилось, что храм Шакуника должен купцу Клайду Ванвейлену – сорок тысяч ишевиков и купцу Сайласу Бредшо – тридцать тысяч ишевиков. И еще квиток, просто с цифрами: номера постоялых дворов, где можно будет поменять лошадей.

– Господин Даттам велел извиняться, – сказал приказчик, – но вы сами знаете. Ведь торговец как крапива: то полют ее, то кушают, то веревки вьют. Эх, если бы не убили экзарха…

Он умолк, разглядывая лица землян.

– Да вы не беспокойтесь, – сказал он. – Что вы такие бледные? Что он на вашем языке говорил? Так он со всяким на его языке говорит, двадцать лет назад забрели люди с собачьими головами, он и по-собачьи лаял. А насчет денег – господин Даттам посчитал все очень честно. Как проскачете границу – храм вам все отдаст. Вы еще увидите: с нами всех выгодней иметь дело. Обязательно возвращайтесь…

Земляне добрались до корабля в Козьем-Гребне поздно вечером.

Пилоты занялись предполетной подготовкой, чтобы не забивать мозгов посторонними мыслями.

– Через час взлетаем, – сказал Бредшо. – Поскорее, как велено.

Ванвейлен просматривал пленку с записью беседы на пристани. Просматривать было нечего: пленка была засвечена.

– Неважно, что засвечена, – закричал Стависски, – я все помню, ты слышал, что он сказал, что у меня дочка родилась?

– Ничего он про твою дочку не говорил, – изумился Хатчинсон, – а вот откуда он, сволочь, узнал, что Первая Галактическая обанкротилась, – это факт. Дались же мне ее акции…

– Он не говорил ни про какие акции, – мертвым голосом сказал Ванвейлен, – он сказал, что утопит баржу.

Все замолчали и переглянулись. Сцена как две капли воды напоминала историю о том, как они свалились на эту планету, – тогда каждый видел разное, а теперь каждый разное слышал…

– Он действительно говорил по-английски, – спросил Стависски, – или мне показалось?

– А приказчику тоже показалось? – рявкнул его напарник.

– Но приказчик не знает английского, – вздохнул Стависски. – Может, монах бормотал совершенную бессмыслицу, а приказчик решил, что это наш язык.

– Так, – сказал Ванвейлен, – получается, что мы явились сюда чудом и точно уж чудом убрались…

– Если эти чудеса опять начнутся при взлете? – зашипел Хатчинсон.

– Может, останемся? – предложил Бредшо.

– Ничего, теперь уж наверняка вернемся. Уж теперь от этой планеты наших ученых за уши нельзя будет оттащить.

Бредшо, оторвавшись от приборов, внимательно глядел на Ванвейлена. Ванвейлен заметил этот взгляд и насмешливо прищурился.

– Я вижу, вам не нравится, когда рассуждают о чуде?

Бредшо пожал плечами.

– Отчего же… Просто я не думаю, что озарение способно засветить фотопленку.

– И напрасно. Иначе оно – не озарение. Если чудо есть нарушение законов природы, то приборы обязаны его фиксировать. Всякому озарению внутри души – грош цена. Только то, что происходит вне души и доступно опытному наблюдению – настоящее чудо.