Хорхе Борхес - «Если», 1994 № 02

— Он запнулся. — Там тоже лес, но более редкий, и постепенно сходит на нет. Выбравшись из него, я очутился на равнине столь унылой, что мне невольно вспомнилась пустыня, которая мало-помалу поглощает развалины Вавилона. Вдалеке виднелись желанные пики, а перед ними — нечто вроде тропы, выложенной по краям камнями. Это оказалась дорога.

— Дорога? — воскликнул Андерсон.

— Совершенно верно, отличная, ровная дорога, что вела прямиком к горе. Она была вымощена плитами, настолько истертыми, будто миллионы ног маршировали по ним на протяжении тысячелетий. Какое-то время спустя я обратил внимание на придорожные камни. К ним явно прикасался резец камнетеса; я пришел к заключению, что вижу руины каких-то древних строений. Их древность не подлежала сомнению. Пики приближались, камней у дороги становилось все больше. От них веяло чем-то зловещим, они внушали страх и, как ни странно, жалость — дряхлые призраки, тени былого.

Посмотрев вперед, я заметил, что дорога ныряет в дебри развалин и проходит меж двух высоких скал, что образовывали как бы подобие ворот, — беглец сделал паузу. Руки его судорожно подергивались, на лбу выступили капли пота. Успокоившись, он улыбнулся.

— То и впрямь были ворота. Я достиг их, миновал — и распростерся в пыли, исполненный благоговейного трепета. Дорога привела меня на утес, который круто обрывался в бездну. Вообразите себе пропасть в три раза шире Великого Каньона, котловину, дна которой не различить, — столь она глубока! Я словно бросил взгляд в бесконечность, где вращаются планеты. На противоположной стороне пропасти возвышались пики, к которым я так стремился. Они выглядели простертой к небесам могучей дланью. Примерно тысячью футами ниже края обрыва котловину затягивала голубоватая дымка, похожая на ту, что собирается в сумерках над холмами. Но пропасть! Она напоминала мне залив Раналак — бездну, что, по верованиям маори, разделяет живых и мертвых; преодолеть ее под силу лишь только что освободившейся душе, а назад пути нет.

Я кое-как поднялся и, чтобы устоять на ногах, оперся рукой на один из столбов. Мои пальцы нащупали странную выпуклость. Отступив на шаг, я пригляделся и увидел вырезанное в камне изображение человека, стоявшего спиной к дороге, с воздетыми над головой руками, в которых он сжимал диск, что испускал лучи наподобие солнечных. На диске имелись символы, которые я принял сначала за китайские иероглифы, но тут же осознал свою ошибку. Ведь их высекли задолго до того, как прародители современных китайцев зашевелились в утробе Времени. Второй столб в точности повторял первый. Головы обеих фигур венчали диковинные колпаки. Сами столбы были трехгранными; рисунки располагались на сторонах, выходивших к пропасти. У меня сложилось впечатление, что люди на барельефах пытаются кого-то или что-то отогнать. Я присмотрелся повнимательнее: на заднем плане неведомый резчик изобразил множество шаров и скопление каких-то существ.

Я провел пальцем по камню, и внезапно мне стало плохо, накатили слабость и тошнота. Неожиданно мне представились — четко, словно наяву — громадные слизняки. Их раздутые тела то приближались, то отдалялись, но головы, похожие на те самые шары, неподвижно висели в воздухе. Я испытывал невыразимое отвращение. Приступ рвоты повалил меня на землю… и тут я увидел лестницу.

— Лестницу?!

— Да. Она казалась не вырубленной в скале, а пристроенной к ней. Каждая ступенька имела футов двадцать в длину и пять в ширину. Их вереница уволила вниз и исчезала в голубой дымке.

— Лестница, ступеньки, — недоверчиво протянул Андерсон. — Спуск в бездонную пропасть…

— Не в бездонную, — поправил его беглец. — У пропасти было дно, и я его достиг. Да, достиг. Я спустился по лестнице, — он, похоже, на мгновение отвлекся. — Я спустился по ней, однако не в тот день, нет. Я заночевал у ворот, на рассвете набил провизией мешок, наполнил две фляги водой из родника, что обнаружил по соседству, собрался — и переступил через край обрыва. Ступеньки вели вниз под углом приблизительно в сорок градусов. По дороге я изучал их. Лестницу построили из зеленоватого камня, сильно отличающегося от порфира, чьи пласты образовывали стены пропасти. Поначалу я решил, что строители воспользовались естественным выступом, который возник в незапамятные времена, когда некая горная порода сумела пробиться на волю сквозь залежи порфира, но скоро засомневался в правильности подобной догадки — ведь в природе не бывает ничего неизменного, а угол спуска и не думал меняться.