Один умер, другой жив. Тот, что жив, убил того, что умер. Они дрались, как дерутся только люди — за то, что считают добычей.
За ее собственную шкуру, вот же…
Осторожно встала на подгибающиеся лапы, встряхнулась. Сделала пару нетвердых шагов. Вот он, живой. Лежит лицом в траву, и от него так и разит болью. Ткнулась носом в руку — пальцы слабо дернулись, пытаясь согнуться.
Тот, что ставил силок, дорого продал свою жизнь.
А сквозь противные запахи — слабый оттенок того притягательного и желанного, еще вчера снившегося… Ясуна?..
Она собиралась писать стихи на веере, звенеть струнами из-за занавесей, невзначай показывать край подола… Куда там.
До чего же неудобно превращаться днем, когда ты еще так молода и неопытна. Поклониться бы луне…
Она поднялась на ноги, подобрала широкие рукава. Присела возле раненого.
— Мне тебя не донести, — сказала она. — Попробуй встать.
…Все же у нее замечательная семья. Ни слова не сказали. Помогли выхаживать, мать сама бегала в священную рощу за травами, сестра заваривала целебный чай, а отец и братья не мешали — и все, как один, весь долгий месяц ни разу не показали ни хвостов, ни ушей. Даже младший ни разу не тявкнул.
Конечно, он поправился. Молодой, здоровый, сильный. И уход был — выше всех похвал. И лекарства, каких не сыщешь ни у одного человечьего лекаря.
И она все-таки вышла за него замуж, как и загадала давным-давно, полторы луны назад, увидев его сквозь ветви боярышника — высокого, красивого, чужого. И была счастлива.
Долго не смела признаться ему, из какой она семьи, но однажды решилась. И ничего не случилось.
— Я всегда думал, что для обыкновенной женщины ты слишком красива и умна, — вот и все, что он сказал.
…И лисенок.
У подножия горы она задержалась на минуту у стеклянной витрины запертого на ночь магазинчика, оглядела себя снизу вверх. Сандалии, джинсы, просторная майка с иностранной надписью на животе, две косы перетянуты резинками. Больше двадцати лет не дашь.
Ну что же, поглядим на людей в их нынешних ипостасях. Может быть, даже с кем-нибудь познакомимся — ненадолго.
Надолго — это бывает больно. Такой, чтобы надолго, должен быть совсем особенным. Чтобы не жалеть потом, когда с неизбежностью придется расстаться навсегда. Как с тем… и с тем… и с тем…
Они мало живут и легко умирают. Ничего не поделаешь. Такая порода.
…Лисенка, сына Ясуны, пришлось оставить, когда он был еще мал. Следила издалека. Спускалась с горы бесшумной лисьей походкой, заглядывала в окна. Любовалась, восхищалась, гордилась, а подойти не смела. Тридцать лет была уверена — он и не подозревает о ее посещениях. На тридцать первую осень, прячась в густой ночной тени под стеной сада, услышала:
— У меня все хорошо, не волнуйся.
Села от неожиданности на все свои хвосты.
— Я тебя вижу, — и смотрит прямо на нее. — Ты забыла? У меня твои глаза.
Вышла на свет.
— И давно ты знаешь, что я…
— Всегда, мама. Выпьешь со мной?
Потом заходила иногда, уже не таясь.
…Это больно. Он долго жил, но все-таки умер. Он слишком был человеком.
…Тосковала, вспоминала, плакала ночами, жалуясь луне на несправедливость мира. Родители ворчали. Выбрала бы среди своих, нарожала бы рыжих, триста лет — и почти как люди, раз уж тебе так нравится это племя. А живут вечно, если не вмешается судьба в лице охотников за печенью и шкурой. Хорошо еще — одна она такая в семье, глупая. Братья женились, сестра вышла замуж, все породнились с почтенными лисьими родами, и в траве у их нор — не всякому показывают дом, осторожность никогда не помешает, — кувыркаются, сверкая мехом, многочисленные дети.
А эта, белая, все на сторону смотрит. Ничему время не учит. Хоть сто лет, хоть двести, хоть тысяча.
Утешилась, перестала вспоминать ту семью, повеселела. Шастала в город, заводила знакомства, крутила хвостом, щурила глаза. Оставалась то с одним, то с другим — день, два, месяц. Уходила, смеясь.
И что же? Опять нашла на свою голову. Бросила гору, не заглядывала домой. Пятнадцать лет — в городе.
Ему завидовали: жена красавица. Ему сочувствовали: детей нет. Она сама посоветовала: возьми вторую жену. Вот от той дети были, и хорошо. Слава богам, не было лисят.
Когда он умер, ей было легко уходить. Хотя горевала, конечно, а все же — легко.
…Вернулась к своим, охотилась с племянниками, отдыхала от людей. Зачастил рыжий красавец из того леса, что к западу, смотрел искоса, подрагивая хвостом. Всерьез задумалась о браке. Родичи про себя молились: пусть образумится наконец.
Читать дальше