Елена Грушковская: Великий магистр

И я бежала от тебя, даже не зная, приведёт ли это бегство меня хоть куда-нибудь. С увеличением расстояния между нами боль ослабевала, но я хотела заглушить её совсем. Как это сделать? Разорвать связь, как я уже сказала, у меня не получалось; тогда мне было просто неизвестно, что такие связи не рвутся вообще. И я попыталась вытеснить её другой, новой, которая, как я надеялась, будет приносить мне радость, а не муки.

Так я нашла Юлю.

Она была чем-то на тебя похожа. Нет, не внешностью и даже не характером, а чем-то… Не могу точно сказать. Она была как-то с тобой СВЯЗАНА. Это сейчас я знаю, что такое паутина, а тогда я просто ощутила, как натянулись и запели какие-то невидимые струнки, и я поняла, что ещё вернусь к этой девушке.

Что люди любят в городе? Парки, театры, широкие проспекты, скверы, клумбы? Или, может, фонарные столбы? Неоновые вывески? У каждого свой вкус. Что касается меня, то мне всегда больше всего нравились крыши. Улицы — это душное и тоскливое дно, небо оттуда почти не видно, а вот крыши… Свобода. В звёздную ночь там бывает очень красиво. Вокруг мерцает море городских огней, окна соседних домов гаснут одно за другим, и нет в городе лучшего места для размышлений. Крыша — для кошек, птиц и таких одиночек, как я.

А ещё, как оказалось, для несчастных, изнасилованных своим отчимом и игнорируемых матерью девушек.

Облюбовав себе уютную крышу, я опустилась на неё и устроилась, чтобы посчитать звёзды, как вдруг учуяла запах человека. На крыше я была не одна: моей соседкой оказалась печальная и поникшая девичья фигура с распущенными волосами. Она ещё не видела меня, а я уже знала о ней всё.

Разговор начался банально.

— Привет.

— Привет…

— Что ты тут делаешь?

— Сижу… А ты?

— Тоже.

Мы обе засмеялись: как будто то, что мы сидим, и так не видно! Исходящее от неё тепло уменьшило боль в груди, и я придвинулась к ней ближе.

Да, общением с Юлей я пыталась заглушить боль, которую мне причиняла связь с тобой, и мне это удавалось, пока ты снова не появилась на горизонте. От Юли начало пахнуть тобой, и в груди заныло сильнее. Как это сводило меня с ума! Она перестала приносить мне радость, и то, от чего я сбежала, снова нашло меня. В этот момент я ненавидела тебя.

Звучит невероятно? Да, моя белокрылая судьба, я ненавидела тебя и хотела от тебя освободиться, я хотела в кои-то веки жить своей жизнью, видеть свои сны, ждать не тебя и искать не тебя. Я столько лет жила ожиданием твоего прихода, что, кажется, потеряла саму себя… Где оно, моё «я»? Растворилось? Стало твоей тенью? Придатком?

А я хотела быть СОБОЙ, понимаешь?

Это сейчас я осознаю, что пыталась бороться с тем, что победить нельзя, но тогда мне хотелось наконец оторваться от тебя и зажить собственной жизнью… Я уже и забыла почти, как это — жить ею.

Я пыталась мечом отсечь себя от тебя. Мы встретилась в моём любимом фьорде, и я бросила тебе оружие.

— Брось, Эйне, мы не в средних веках, — сказала ты.

Дело было не во времени, в котором мы находились. Ты испортила Юлю, и она перестала быть моим обезболивающим. То и дело её мысли, устремлённые к тебе, кололи мне душу, как раскалённые спицы, и я стискивала зубы, чтобы сдержать стон. В том поединке я проиграла, хотя моя нога стояла на твоей груди, а мой меч касался острием твоей шеи. Ты оставила Юлю, но она перестала быть моей. Она была уже не той, что раньше, и я не видела смысла в том, чтобы ещё и породниться с ней кровью, превратив её в хищницу, когда она попросила меня об этом. Зачем мне ещё одна связь, ведущая в никуда? И я перепоручила Юлю Оскару, а сама осталась одна.

Я хотела летать вольной птицей, и небеса раскрывали мне объятия, но невидимая нить держала меня, как бумажного змея. Я рвалась на свободу, мечтая вырезать у себя сердце, так как мне казалось, будто именно к нему один конец этой нити и привязан. А потом ты попала в Кэльдбеорг.

Однажды я проснулась без боли в груди. Точнее, она так ослабела, что почти не ощущалась. Я должна была бы радоваться… Не поверишь, но вместо этого я испугалась! Связь пропала… Я не чувствовала тебя больше, и страшная догадка засела ледяным комом в моих кишках. Это могло означать одно из двух: либо тебя нет в живых, либо ты в анабиозе. Кэльдбеорг возвышался на туманном острове среди океана тёмной холодной громадой и запросто мог погасить в своих стенах тёплую искорку твоей жизни. И значит — Октавиан победил?

Нет! Так не должно было случиться!

Ливень хлестал такой, будто плотины на небесных хлябях просто повышибало водяным напором — авария, не иначе. Вода с моих волос текла за воротник кожаного жакета, струясь по спине, когда я нажимала на кнопку дверного звонка особняка Оскара. Мне открыл дворецкий.