Елена Самойлова - Змеиное золото. Дети дорог

Я ощутила, как Искра, уже будучи на дороге берегинь, оборачивается железным чудовищем, падает на серебристую тропу, укрытую туманом, и ползет назад, не в силах сопротивляться зову тоненькой, как лунный луч, свирельки. Если харлекин вернется, ему конец.

— Викториан, прекрати. — Я сжала выставленную перед собой руку в кулак, алая взвесь, разделявшая комнату, почти погасла, превратившись в едва заметную линию на полу от стены до стены. — Отпусти их, и я сдамся, даю слово.

Дудочник чуть склонил голову набок, не переставая играть. Прядь светлых волос, выбившаяся из неаккуратно завязанного хвоста, соскользнула ему на щеку, сразу делая змеелова моложе лет на десять и превращая в мужчину, чей вид выражал готовность выслушать не слишком приличное предложение со стороны дамы.

Я глубоко вдохнула и решилась. На краткое мгновение прикрыла глаза, после чего взглянула на Викториана шассьим взглядом. Мелодия, призывающая харлекина, сразу же оборвалась. В наступившей тишине я с невероятным облегчением услышала, как стихают, все удаляясь, шаги-льдинки по дороге берегинь, после чего разжала усталые, сведенные от напряжения пальцы, позволяя посоху провалиться в собственную тень и удаляясь исчезнуть без следа. Бессильно уронила правую руку, разрушая кровавый знак, все еще висевший в воздухе, после чего опустилась на каменный пол, не чувствуя ничего, кроме опустошающей усталости и полного безразличия к собственной судьбе. Будто бы настоящая я где-то пропала без следа, и все, что от меня осталось, — это легкая пустая оболочка.

Как сброшенная змеиная шкурка со стертой, потускневшей чешуей.

Шаги дудочника гулко раздавались под низким потолком, когда он подошел ко мне вплотную и опустился рядом со мной на корточки, вроде бы и не заметив, что край длинного, расстегнутого на груди камзола угодил в остывшую кровавую лужу. Сильные, горячие пальцы легли на мой подбородок, заставляя запрокинуть голову.

Я смотрела в нависшее надо мной лицо змеелова шассьими глазами и видела, как под тонехонькой, едва заметной синевой спокойствия ослепительно-ярким бушующим огнем горит мечта-одержимость.

В камере, где меня заперли, оказалось на удивление тепло и просторно.

Я сидела на большом мешке, набитом свежей, еще хранившей остатки душистого летнего аромата соломой, и смотрела на тусклый огонек свечи, кое-как прилепленной к осколку глиняной тарелки. Тюремщики, уходя, оставили мне свет — и на том спасибо. Если бы дудочник, вытащивший меня из Искровой камеры за шиворот, не велел обращаться со мной вежливо, кто знает, до чего бы дошли стражники, обыскивавшие ромалийскую воровку в поисках запрятанного ножа или украденных вещей. Меня вначале раздели догола, перетряхнули всю одежду, даже в рот заглянули, будто я могла что-то спрятать за щекой или под языком, потом, к счастью, позволили натянуть на себя нижнюю сорочку и уже в таком виде повели вниз, в подвал, где и посадили на цепь, как собаку. И все это под сальные шуточки и грубый животный смех, от которого я покрывалась мурашками и с трудом сдерживалась, чтобы не зашипеть в ответ и не нарастить на беззащитной человечьей коже прочную шассью чешую.

Обошлось все-таки.

Не зря во время обыска Викториан сидел у входа, наблюдая за процессом и вполголоса поясняя высокому мужчине в форме городского стражника с золочеными нашивками на груди и рукаве, отчего пол в опустевшей камере оказался залит кровью и куда делся оборотень. По обрывкам разговора, долетавшим до меня сквозь грубые окрики тюремщика, я поняла, что исчезновение «трупа» списали на ромалийцев, «свято блюдущих законы мести», а мое присутствие в следственном доме объяснялось банальным «полезла воровать, не зная куда».

Вот так все просто. Попалась, змейка. Одно только неясно — почему Викториан не убил меня там же, на окровавленном каменном полу? Ведь был у него тяжелый нож на поясе, сама видела. Ему одного удара было бы достаточно, так почему же не ударил? Зачем потащил наверх, туда, где оказалось на редкость шумно и людно, где звучали цветистые, непонятные ругательства и запах раскаленного добела железа смешивался с вонью раскуроченного отхожего места. Зато стало понятно, под какой такой угол Михей-конокрад сунул дырявый котелок с разрыв-травой и почему дыра в стене привела к такому переполоху.

Мне сковали руки одним железным кольцом на цепи, длины которой едва хватало, чтобы добраться от мешка с соломой к отхожему месту в углу камеры, и о том, чтобы подойти к двери, запертой на толстый засов, можно было даже не мечтать. На ноги тоже надели кандалы, и ходить я могла только очень короткими шажками, медленно и аккуратно переставляя ноги, чтобы не потерять равновесия и не упасть. Интересно, это со всеми пойманными воровками так обращаются или змеелов нашептал, чтобы наверняка не сбежала?