Кирилл Шатилов - Торлон

— Ну ладно, — продолжал между тем рассуждать вслух заботливый родитель. — Накормили вы меня, напоили, побегу дальше. Пока Локлан не передумал. Нужно до заката с моими людьми успеть переговорить. Чтобы с самого начала все правильно сделать. На исправление ошибок времени уже не будет.

Ни одна из девушек не стала уточнять, о каких людях и тем более о каких ошибках идет его сбивчивая речь. Скирлох жил в своем мире, и никого в него не допускал. Ему нравилось становиться богаче. Аноре нравилось сражаться за внимание небезынтересных ей мужчин, пусть даже таковые составляли подавляющее большинство. А Орелии нравилось предвкушать. Сейчас она предвкушала веселый вечер и новые знакомства с обитателями такого замкнутого в себе и такого бесконечно разнообразного Вайла’туна.

Однако действительность той ночи превзошла все ее самые смелые ожидания.

Дом, вернее, маленький живописный замок отца Кадмона, выстроенный на красивом холме посреди дикого леса, хоть и расположенного в Малом Вайла’туне, как всегда, восхищал и радовал глаз. Орелия бывала здесь и раньше, о чем никогда не рассказывала подруге, а потому сейчас делала вид, будто восторгается высоченными, окованными железом воротами; настоящими, облаченными в боевые доспехи эльгяр при полном вооружении, хмуро кивающими новым гостям; вековыми деревьями, в чьих густых кронах прятался целый хор невидимых птиц, решивших не покидать этих мест даже с наступлением холодов; удобной троне, выложенной речной шуршащей галькой, по которой так уютно ступали копыта их присмиревших коней.

Потом они очутились на маленькой площади, образованной несколькими жилыми постройками, центром которых был бревенчатый дом скругленной формы, насчитывавший три этажа в высоту и оттого казавшийся почти башней. Пространство площади заполняли клумбы с грустно увядающими цветами. В центре по-хозяйски возвышалась луковица домашней беоры.

Солнце еще не село, однако в ожидании гостей было зажжено множество факелов, вовлекавших дом и окружающий лес в волшебную пляску огня и теней.

Кадмон стоял на крыльце избы справа от башни. Это была его половина, точнее, треть дома, где он на правах хозяина мог устраивать эфен’моты для друзей, не спрашивая разрешения родителей. Вместо разрешения, не будучи еще принят ни на какую службу по причине юного возраста и лени, он просил у отца лишь одного — денег. И получал: не сразу, зато, как правило, больше, чем просил. В этом он был до безобразия похож на Анору.

А еще от него вечно пахло вареным луком и старым лежалым сеном, что никак не вязалось с опрятными нарядами настоящего юного эделя, за которыми тщательно следила его заботливая мать, чьего имени Орелия до сих пор не знала. В темноте могло показаться, будто рядом находится какой-нибудь никудышный простофиля-фолдит, а не вполне добропорядочная особа с постоянно полуоткрытым ртом, которой едва минуло шестнадцать зим. Кадмон, сколько его помнила Орелия, всегда пыжился, напускал на себя взрослый вид и за глаза носил среди ровесников прозвище Павлин. Что именно означает это слово, никто из них, правда, толком не знал, однако среди вабонов бытовала старая-престарая сказка, которую, говорят, рассказывал еще легендарный черный силач Мали и речь в которой шла о некой глупой птице, гордившейся своим ярким оперением, заменявшим ей совесть и разум. К чести Кадмона, Орелия не раз замечала, что он вовсе не глуп и по-житейски весьма хитер, вероятно, в отца. Что до совести, ну, так ее отсутствием разве нынче кого удивишь?

Отец Кадмона, ростовщик Томлин, словно услышав ее мысли, вышел на крыльцо дома-башни и приветливо помахал рукой. Орелия удивилась, поскольку не была настолько хорошо с ним знакома, чтобы он встречал ее и Анору на пороге, но тут выяснилось, что приветствие хозяина относится не к ним, а к тем, кто чинно ступил на площадь следом.

Оглянувшись, она чуть не упала с верного Эрнана, потому что увидела собственного отца, напряженного и явно смущенного своим здесь появлением, а позади него — добродушно улыбающегося малого, одетого просто и вполне со вкусом, хотя и не сказать чтобы нарядно, в котором узнала наделавшего в последнее время много шума Хейзита.

— Это он? — громко зашептала уже спешившаяся и теперь жавшаяся к ее ноге Анора. — Это он?

— Он, он, — наклонилась к ней Орелия и добавила: — Если ты имеешь в виду Кадмона, его отца, моего отца и достославного Хейзита.

— Какая прелесть! — воскликнула Анора и помчалась обниматься с Кадмоном.