Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

Стайка соек соскользнула с дерева и разбежалась по сверкающему снегу под крыльцом. Крошки закончились быстрее, чем они ожидали. Старик ушел в дом, так что продолжения не будет и больше здесь делать нечего. Пичуги для порядка вернулись на прежние ветки, посовещались и устремились друг за другом через заснеженные кроны туда, где утром они обнаружили куриный двор и целые горки лежалого, но вполне съедобного проса.

Каждая в отдельности, они едва ли отыскали бы нужное место среди множества похожих друг на друга двориков при дымящихся теплыми дымками избах, но вместе сойки каким-то образом безошибочно находили правильное направление и вскоре уже пикировали на заледеневший куст крыжовника, одиноко притулившийся у высокого забора. Отсюда хорошо просматривалось все пространство аж до калитки, сплошь заставленное покосившимися сарайчиками, из которых доносилось недовольное кудахтанье. Куры никогда не ценили того, что имели, просто потому, что умели нести яйца, которые нравились людям. Если бы сойкам давали столько же еды, они бы, наверное, тоже научились это делать. Но поскольку никто им просто так ничего не давал, они предпочитали откладывать потомство подальше от посторонних глаз. А однажды им даже пришлось увидеть, как курица сломя голову носится по двору… ну, почти сломя голову, поскольку как раз головы у нее в тот момент и не было. Но ведь не все же попадают под топор. К чему такое постоянное недовольство сытой жизнью?

— У нас опять гости, — заметила Мев, кивая на оживший куст. — Смотри, Шелга, привадишь, они тебе летом все посевы склюют.

— А я их и не приваживаю, — ответила кареглазая девушка, из-под наброшенного на голову платка которой выглядывали плохо уложенные соломенные пряди. — Просто я вчера вечером разносила корм и не заметила в темноте, что корзинка прохудилась. Неужели тебе жалко? Я хотела сказать, неужели тебе не жалко этих бедных пичуг?

Подруги стояли за дальним сараем и с улыбкой наблюдали из своего укрытия за действиями голодной стайки. Сойки недолго задержались на кусте и дружно спорхнули на снег, где принялись торопливо склевывать пшенные дорожки. От созерцания этой мирной сценки их отвлекли далеко не мирные крики с улицы. Переглянувшись, обе молодые женщины побежали к калитке смотреть, что происходит. Шелта успела подумать, не разбудит ли шум спавшего в доме ребенка.

Картина, которая открылась перед ними прямо за оградой, заставила обеих широко разинуть рты. Заварушки в их местах не были редкостью, но чтобы трое здоровенных мужиков среди бела дня нападали на беззащитную старушку с явным намерением ее укокошить, а она еще и оказывала им сопротивление — такого они припомнить не могли. А увидели они собственно вот что.

Посреди улицы стояла старая телега, запряженная здоровенным тягачом — мощным ухоженным конем, явно попавшим под эту истершуюся от времени оглоблю из другого, богатого мира. Коня держала под уздцы круглолицая старуха с нехорошим взглядом близко посаженных глаз. И не просто держала, а не пускала вперед, хриплым голосом изрыгая проклятия, обращаясь к четырем мужчинам в телеге, вскочившим от такой наглости на ноги. Беззубый рот старухи не закрылся даже тогда, когда трое из четверых спрыгнули на снег и попытались силой оттащить ее в сторону. Что именно она им говорила, потрясая над головой клюкой, подруги не могли разобрать, но звучали ее слова не столько как ругань, сколько как заклинания сумасшедшей. Чуть поодаль впереди выжидательно гарцевали еще два вооруженных всадника, вероятно сопровождавших телегу и теперь не знавших, стоит ли вмешиваться в столь необычное противостояние.

— Да прибей ты ее наконец, Каур! — крикнул четвертый мужчина, остававшийся все время в телеге.

Дальнейшее произошло в одно мгновение, хотя наблюдавшим за этим подругам оно показалось чуть ли не вечностью.

Самый широкоплечий из трех, седой и бородатый верзила, выхватил из-за пояса увесистый топор и замахнулся. Старуха каким-то чудом умудрилась вскинуть свою клюку как щит и приготовилась отразить удар. Великан почему-то медлил, но тут его опередил второй из нападавших, помоложе первого и вооруженный коротким мечом. Он напал на старуху с другого бока, и ей пришлось уворачиваться. При этом Шелте и Мев показалось, будто топор седобородого умышленно промахнулся мимо жертвы и почти отбил лезвие меча. Вероятно, так получилось случайно, однако старухе даже это не помогло: меч задел ее руку под шубой, и рукав обагрился хлынувшей из раны кровью. Старуха подняла истошный крик и повалилась спиной на сугроб, все еще пытаясь отогнать нападавших здоровой рукой, в которой сжимала клюку. Всадники закружились на месте, сдерживая возбудившихся коней. В этот самый момент откуда ни возьмись на дерущихся, словно тени, налетели еще две но виду женские фигуры, правда, повели себя при этом совершенно не по-женски. Обе оказались вооружены длинными палками, вероятно, железными, поскольку при ударах о лезвия двух мечей и топора издавали характерные звенящие звуки. Они с такой яростью и с таким проворством обрушились на троих громил, что те сразу же забыли про раненую старуху и стали, как могли, защищаться, что оказалось посложнее, чем нападать. Странные женщины били сильно, двигались с неуловимой быстротой и, похоже, совершенно не боялись противников. Шелта первой заметила, как четвертый мужчина, остававшийся все это время в телеге, выпрямился и попытался попасть в спины женщинам тонкими дротиками, которые стал метать проворно и довольно умело, как ножи. Шелта предостерегающе крикнула на всякий случай, хотя женщинам ее помощь вряд ли была нужна: ни один из брошенных дротиков так и не достиг целей, которые ни на миг не оставались на месте. Зато ее крик напомнил женщинам о четвертом противнике, и одна из дерзких воительниц, отбившись от наседавшего на нее великана, бросила подругу и устремилась к телеге. Почувствовав неминуемую опасность, мужчина заорал, дернул свободные поводья, и конь побежал мимо дерущихся пока неторопливой рысцой, но уверенно набирая ход. Женщина попыталась заскочить на телегу, получила неожиданно сильный удар в грудь ногой и отлетела на снег.