Кирилл Шатилов: Торлон. Война разгорается

— Слабоумного, у которого рот не закрывается? — хохотнул Исли.

— Слабоумного не слабоумного, а он единственный наследник Томлина. Кто важнее отцу: родной сын, каким бы он ни был, или чужой мальчишка, вчерашний подмастерье? Так что пока меня оставили в покое, в смысле, в доле, но я на этот счет не обольщаюсь. Представится возможность — вышибут меня как пить дать. — Он в сердцах грохнул кружкой об стол. — И никакой Ротрам не спасет. А люди тем временем будут думать, что это я, такой-сякой, их мужей, братьев и сыновей каменной защиты от шеважа[2] Шеважа — дикие племена, обитатели Пограничья. лишаю, про нужду застав позабыл, а сам денежки на их беспомощности зарабатываю. Вот и обходят нас по большей части стороной. Что мне делать? — озадачил Хейзит собеседника наболевшим вопросом в лоб.

— Что именно, честно говоря, не знаю, — заволновалось тучное брюхо Исли, — но заглянул я к тебе, оказывается, с похожим делом.

— Тогда не томи, — весь подобрался Хейзит, нутром уже чувствуя неладное. — Выкладывай, что там еще.

— Да от Ниеракта я еду. Прямиком к тебе. — Исли оперся локтями на стол и огляделся по сторонам, тщетно ища подслушивающих и подглядывающих. — Знаешь, что он мне сказал? Давеча к нему приезжали от Скирлоха. Ты ведь его, кажись, встречал? Очень богатый, если не самый богатый, торговец, который владеет чуть ли не половиной рыночной площади.

— Встречал. И что?

— А то, что Ниеракту предложили продать гончарную мастерскую.

— Продать? Это еще зачем?

— Не будь наивным, друг мой Хейзит, — вздохнул Исли. Выложив основное, зачем пожаловал, он расслабился и откинулся на спинку стула. — Во многих ремеслах так заведено. Перешел ты кому-нибудь дорожку, дал понять, что тоже не лыком шит, к тебе сперва вежливо так обращаются, мол, мы вас так ценим, так ценим, что, если надумаете чем другим заняться, приходите, выгодно ваше замечательное начинание купим, в долгу не останемся. А если ты вдруг намек этот не понимаешь и продолжаешь заниматься, чем занимался, вот тут-то и начнутся у тебя беды одна за другой: то помощник куда уйдет, то телега сломается, то лошадь сляжет. А если ты и теперь про предложение о продаже не вспомнишь, ну, дело твое, — могут запросто и поджог устроить, и разгром учинить.

— Ты хочешь сказать, что Ниеракту угрожали?

— Не хочу, а говорю. — Исли посерьезнел. — Теперь того и гляди у меня самого охранную грамоту отымут, что Локлан писал. А тогда и до карьера не пропустят. Можно подумать, у этих Томлина со Скирлохом мало своих извозчиков. Н-да, не сбеги Локлан со своей рыжей зазнобой, не было бы у нас всех этих бед.

На последнее замечание приятеля Хейзит не ответил. Он утешал себя тем, что знал, на что идет, когда отказывался от участия в переправе через Бехему с остальными товарищами по несчастью. Правда, сегодня утром он уже не был так уверен в том, что поступил тогда правильно.

Сбитый с толку легкостью, с которой Локлан принял решение незамедлительно бежать всем вместе из сетей заговора, Хейзит не сразу поверил в серьезность его намерений. На что он надеялся? Вероятно, на то, что Локлан передумает, что верный Олак сумеет отговорить его, чтобы не подвергать опасности жизнь своей дочери, или что сама Орелия улыбнется и обратит все в шутку. Не зря мать часто упрекала его в наивности. Локлан не передумал. Больше Хейзит его не видел. Только к вечеру следующего дня до него дошли слухи — кажется, их разносчиком был курносый Дит, с которым он последнее время старался иметь как можно меньше общего, — так вот, слухи эти сводились к тому, что Локлана никто не может найти. Хейзит понимал их по-своему: Локлана разыскивают. Успокаивало лишь то, что причиной побега все сплетники как один называли нежелание молодого господина отказываться от своей рыжей пленницы из народа шеважа. Вот и Исли сейчас о том же упомянул. А что это могло значить для Хейзита? Что его единственного работодателя простой люд воспринимает не как заговорщика — будь то против Ракли или кого еще, кто бы ни владел истинной властью в Вайла’туне, — и что по-прежнему существует надежда на его возвращение.

Труднее было привыкнуть к мысли, что он может никогда больше не увидеть Орелию, поразившую его своей красотой в первый раз и не разочаровавшую за несколько последующих коротких встреч. Поначалу он утешал себя мыслью, что она, вероятно, влюбилась в Локлана и потому отважилась плыть с ним навстречу вполне возможной гибели. Потом он сообразил, что, скорее всего, это едва ли так, поскольку Локлан выбрал и взял с собой другую женщину. Наконец, он несколько успокоился мыслью о том, что, раз уж Локлан встал на путь обмана, он, быть может, только сделал вид, будто берет в попутчицы дикарку, а сам ее где-нибудь втихаря укокошил и теперь коротает время с Орелией. Проиграть в сердечном споре Локлану не казалось ему столь уж зазорным. Несмотря на полученную у Томлина тысячу «подъемных» силфуров , [3] Силфур — денежная единица. большая часть которых хранилась теперь в тайнике у матери, Хейзит ничуть не ощущал себя отличным от того простого паренька, каким он в свое время уезжал на заставу Граки. Разве что ответственности стало куда больше. За себя, за мать с сестрой, за нужное дело, которым занялся.