Стивен Браст - Атира

– Хотите еще сон-травы?

– Нет. – Голос мастера Вага звучал едва слышно. – Начинай, Савн.

– Да. Никому не ведомо, правда это или нет, но в месте слияния двух рек стояла одна маленькая деревушка. Первая река была широкой, так что…

– Мелкой и широкой.

– О да. Прошу прощения. Мелкой и широкой, так что можно было пройти ее от начала и до конца, не замочив штаны выше колен…

Мастер Ваг поморщился.

– …а другая очень быстрой и полной – я хотел сказать, быстрой и глубокой, с порогами, водоворотами, скалами, сильным течением, так что даже на лодке не всякий отваживался по ней плавать. После того, как реки сливались…

Мастер Ваг охнул.

– …река, которую называли Бигривер, становилась широкой, глубокой и быстрой, но вполне судоходной, что позволяло жителям деревушки отправляться вниз по течению в гости к своим соседям и возвращаться обратно. Они пользовались…

Мастер Ваг застонал.

– …специальными шестами. И еще они часто плавали по широкой и медленной реке. Но никто не осмеливался путешествовать по быстрой, опасной стремнине. Время шло…

Стоны неожиданно перешли в крик.

– …и люди в деревушке начали задумываться о том, что находится дальше, в большом мире, и заговорили о…

Крики стали громче.

– …том, как найти способ путешествовать по быстрой реке, несмотря на опасные пороги и стремительное течение. Кое-кто предложил использовать ветер, но…

Вскоре Савн перестал слышать свой голос и крики мастера, они слились в далекий посторонний гул. Он постарался максимально сосредоточиться на том, что делает. Савн вспоминал, чему учил его мастер Ваг. Как следует применять равномерное давление, как накладывать руки, каким пальцем нажать сильнее, как оберегать пациента от ненужной боли. Он чувствовал, как кости трутся одна о другую, видел, что лицо мастера посерело от боли, несмотря на воздействие сон-травы, но ни на минуту не прекращал и не замедлял работы. Савн знал, что мастер – настоящий мастер, а не этот сломленный старик, которого он сейчас лечит – гордился бы им.

Ни на минуту не прекращая рассказывать свою историю, он работал, подхваченный ее ритмом. В самых трудных местах начинал говорить громче – ведь пациента следовало отвлечь. Мастер Ваг оказался хорошим пациентом – иначе Савн ни за что не справился бы с поставленной задачей, ведь у него не было возможности насильно заставить его сохранять неподвижность.

Однако работа заняла много времени.

Савн посмотрел на своего мастера, который лежал на спине и стонал. Савн перевязал его щиколотки полосами разорванной одежды. Лицо мастера Вага покрылось потом, да и Савн весь взмок. Он собрался выпить немного воды, но потом заметил, как мало осталось, и предложил напиться мастеру Вагу. Он добавил в воду сон-травы. Мастер Ваг молча все проглотил.

Тут только Савн заметил, что у него дрожат руки. Ну, лучше сейчас, чем во время работы. Оставалось надеяться, что он все сделал правильно. Мастер открыл глаза и сказал:

– Они собирались заняться моими пальцами. Я не мог им позволить…

– Я понимаю, мастер. Думаю, я бы все выложил им сразу.

– Очень сильно сомневаюсь, – возразил мастер и закрыл глаза.

Савн прислонился к стене и почувствовал, как что-то впилось ему в бок. Он засунул руку за спину и вытащил из-за пояса штанов сверток. Савн не сразу сообразил, что держит кухонный нож, завернутый в кусок простыни.

Савн вытащил нож, взял за рукоять и внимательно на него посмотрел. Он тщательно вычистил его после того, как освежевал норска, чтобы сварить суп для Влада, и теперь клинок поблескивал в слабом свете, льющемся с потолка. Широкое у основания лезвие длиной в десять дюймов сужалось к концу. Лезвие было наточено так, что легко разрезало на тонкие полоски даже мягкую рыбу, чего не скажешь о кончике. Савн смотрел на нож, и у него сильнее задрожали руки.

Савн представил себе, как с ножом в руке пробивается на свободу мимо стражи его светлости, а потом, в самую последнюю минуту, спасает Влада. Он прекрасно понимал, что это невозможно, но мысль не уходила. Как он будет себя чувствовать, если позволит им убить человека с Востока, а заодно и мастера Вага, зная, что у него был нож, которым он даже не попытался воспользоваться? Что он скажет себе, когда станет стариком и будет называть себя лекарем, зная, что позволил умереть двум людям, оказавшимся на его попечении, и ничего не сделал для того, чтобы им помочь? Можно, конечно, уйти из дома, но тогда он всю жизнь будет считать, что убежал от собственной трусости. Как несправедливо, что такое важное решение примут за него другие и он ничего не в силах изменить.