Елена Кондаурова - НЕРХАШ

– Я хочу, чтобы ты мучилась так же, как я!

– Крийон, ты же знаешь, что я всегда любила тебя! - Кинари уже плакала. - Как ты можешь так поступать со мной?

– А ты со мной? Я с ума схожу по тебе!

– Крийон, прошу тебя!

– Нет!

– Я сделаю все, что ты захочешь! Я уеду с тобой туда, куда ты скажешь! - В голосе Кинари была уже мука.

– Ты действительно сделаешь то, что я скажу? - Он, прищурившись, покосился на нее.

– Да, да! - Закивала Кинари.

– Хорошо! Тогда пойди в сейф, возьми там флакон с королевской кровью и принеси его мне.

Флакон с королевской кровью! Короли на Нерхаше, конечно же, были людьми, но вели свой род еще с бог знает, каких пыльных времен, за тысячи лет до катастрофы, постигшей четыре старых мира. Само собой, на Нерхаше они были окружены всеми видами почитания, которые только могли придумать их подданные. И их так же, как и в любом, уважающем себя мире, смещали, заменяли одного другим, убивали, травили, насылали порчу и проклятия. Разумеется, чтобы свести подобное к минимуму, королей защищали и лечили так, как никого в этом мире, потому что четыре старые династии служили своеобразными якорями для Нерхаша, и никто не мог предположить, как будут развиваться события, если хотя бы один из якорей исчезнет. Кровь короля, равно как и зубы, волосы, ногти, слезы, естественные отправления, сперма и даже ушная сера были национальным достоянием, сокровищем и главным секретом всех четырех стран. Мало, кто имел к ним доступ, и это, как правило, были люди и гайры, на деле доказавшие свою благонадежность. Госпожа Тимани была в их числе. И даже больше, потому что флакон с бесценной королевской кровью хранился у нее дома, чтобы она, в случае необходимости, могла оказать королю первую помощь как можно быстрее.

Кинари послушно кивнула и пошла в хранилище. Если бы она только могла предположить, чем это все обернется, она бы скорее покончила с собой на глазах у Заргона, чем сделала то, что он ей велел. К сожалению, по молодости и неопытности она была уверена, что он просит ее это сделать только для того, чтобы получить доказательства, что она его любит. Ей и в голову не могло прийти, что коренной наргиец будет действовать во вред своей стране. Она была абсолютно уверена в том, что Крийон отдаст флакон ей обратно, и она отнесет его на место прежде, чем кто-нибудь заметит его отсутствие.

Она сходила в сейф, принесла флакон и отдала его Крийону, послушная, как собачонка, и испытывающая крайнюю степень наслаждения от своего послушания. Он взял флакон из ее рук, положил его в карман и приказал:

– Раздевайся!

Она сбросила ночную рубашку, и началось то, о чем даже сейчас ей очень трудно было вспоминать. Он приказывал, а она исполняла его приказы и испытывала при этом странное, сильное и мучительно-болезненное наслаждение. Это продолжалось довольно долго, но Кинари почти не заметила, как прошло время. Она словно прожила это в другом измерении, и заметила, что за окном светлеет только тогда, когда Крийон встал с пола, на котором они лежали, и начал одеваться. Она с недоумением следила за его движениями. Наконец, он повернулся к ней и сказал:

– Значит, так. Мне нужно уйти. Ты придешь сегодня в два часа на площадь перед храмом Илерны и сядешь на вторую скамейку справа. Вещей с собой не бери, я сам тебе все куплю. Ну, все, до встречи.

И ушел. Вместе с флаконом. Какое-то время Кинари надеялась, что ей это все приснилось, но потом со временем она пришла в себя настолько, что смогла дать оценку тому, что произошло. И оценка эта была хуже, чем отрицательная. В ужасе от того, что она натворила, Кинари побежала в спальню матери, разбудила ее и рассказала ей все, хотя стыд то и дело покрывал краской ее щеки. Но сейчас ей было не до стыда. Мать молча, с каменным лицом, выслушала ее и попросила уйти, сказав, что ей нужно все обдумать и принять решение. Кинари удивилась, но просьбу выполнила, думая, что матери просто неприятно видеть ее теперь, настолько она ее презирает. Сама Кинари презирала себя еще больше и ясно осознавала, что достойна такой участи.

Она так и просидела на полу своей разгромленной спальни около часа в полной неподвижности, обхватив голову руками, пока ее не заставил очнуться голос слуги. Ее звали, потому одна из служанок обнаружила ее мать покончившей с собой.

Любую другую гайре это известие заставило бы, как минимум, свалиться в обморок, но дочь Тенгов оно заставило собраться. Она собрала слуг и спокойным холодным голосом отдала им четкие указания насчет организации похорон матери, а также оповещения родственников, а сама отправилась пытаться исправить то, что натворила.