Ксения Медведевич - Мне отмщение

Выпростав из клейкой, как тесто, жижи, ладонь, нерегиль мрачно осмотрел руку - она была покрыта грязью, как коричневой перчаткой. Впрочем, вторая рука - ее он тоже придирчиво осмотрел - выглядела так же. Встав, Тарег пошатнулся - полы бурнуса намокли, отяжелели и лепились к ногам тем же коричневым тестом. Шагать становилось все труднее.

Аз-Захири опять расплакался:

- О Всевышний! Как это возможно! Неужели так ничего и не восстановили! А ведь я сам жертвовал на новые укрепления Святого города!

- Ражворовали... - хмыкнул Лайс и смачно плюнул в грязь сквозь щербину в передних зубах.

В Медину они вошли через большой, гостепримно зияющий пологой осыпью, пролом в стене.

Когда впереди замаячили толстенькие, как вафельные трубочки, минареты Гамама-Масджид, с неба снова полило.

- Это знак! - решил воодушевиться аз-Захири и заперебирал ворот рубашки тоненькими пальчиками в несмываемых чернильных пятнах. - Это добрый знак! Гамам - значит "облако", в этой масджид Благословенный молился о дожде! И вот мы видим святое место - и на нас проливается дождь! Мы идем дорогой Пророка! Смотрите - туча так и висит над Святым городом, а над долиной Байдах - ясное небо! Эта туча ведет нас, это знамение!

Тут путешественники увидели первых людей. Толпа разновозрастного народа вдруг посыпалась, как орехи, из калитки в ближайшем заборе. Женщины тащили тюки, даже маленькие девочки несли что-то на головах. Мужчины, выпячивая животы, по-хозяйски покрикивали на писклявую и бестолковую женскую стайку и считали тюки, загибая пальцы.

- Што происходит, о правоверные?.. - рванул к ним Лайс.

Голова поскуливающей и покрикивающей колонны уже тронулась, и к нему приобернулся мальчик в яркой красной рубашке - тоже гордый, с пустыми руками и серьезным лицом охраняющего харим мужчины:

- Ты, верно, нездешний, о незнакомец! Сюда идут карматы, мы уходим на запад! Спасайся и ты!

И, с трудом выпрастывая босые ступни из месива под ногами, пошлепал вслед за взрослыми.

- Где они хотят спастись? В Хиджазе? Да они там все померзнут в первую же ночь по такой погоде... - озадаченно обернулся к спутникам Лайс.

- Нужно идти в масджид! Спасение ждет нас в масджид! Нужно укрыться в доме молитвы и просить Всевышнего о помощи! - испугался и затоптался аз-Захири.

Тут Тарег не выдержал и захохотал. Так громко, что из гомонящей толпы на него обернулась пара смуглых мокрых лиц.

Смех не отпускал его очень долго, даже живот свело. Пришлось опереться спиной о дувал, чтобы отдышаться. Языковед и бедуин мрачно созерцали его веселье.

- А что такого смешного я сказал, о сын сумерек? - обиделся наконец аз-Захири.

Или просто замерз - поднялся ветер, и дождь бил косыми мелкими струйками. Теперь вода затекала за ворот и даже в рукава.

Тарег утерся. С подбородка снова капало.

- В масджид?.. Ты забыл, о шейх, что произошло в Ятрибе.

Аз-Захири замигал под холодной водой, и сразу стало непонятно, плачет он или просто по лицу течет дождь. Тарег безжалостно продолжил:

- Предводитель карматов Абу Тахир аль-Джилани вьехал верхом в Запретную масджид и приказал перебить всех, кто там укрылся. И очень громко кричал, каждый раз, когда наносил удар копьем: "Ну, где ваш Всевышний? Что же он вас не спасет? Я вас научу, глупые животные, как верить вракам сумасшедшего погонщика верблюдов и выжившего из ума мага!" Как ты понимаешь, он имел в виду Али и царя Дауда ибн Абдаллаха. По правде говоря, я бы в его положении задавал те же самые вопросы. У тебя есть на них ответы, о шейх?

- Не кощунствуй! - пискнул аз-Захири.

Тарег дернул плечом и пошел вперед. Дождь припустил сильнее.

Ближе к цитадели, около крохотной, с игрушечным альминаром-столбиком Гамама-масджид, толпа стала такой густой, что им приходилось толкаться локтями.

Беженцев не было видно - или они терялись в оживленном многолюдье. Люди занимались повседневными делами: шли по делам, женщины, придерживая у носа края платков, торговались в мясных лавках, под навесами на молитвенных ковриках сидели шорники, медники, продавцы зелени.

Ближе к цитадели агония Медины приняла пристойную, не оскорбительную для глаза форму. Если в предместьях и ближайших к городской стене кварталах мерзость запустения прорастала колючками, тряпьем, обломками, развалинами и бурьяном, то здесь город умирал, неслышно растворяясь в мутной воде. Необожженный глиняный кирпич-туб возвращался в природную стихию, добавляя узким улочкам грязи, и мертвые дома походили на недостроенные детские поделки. Между ними и даже в опустевших дворах сновали люди - кричали, торговались, что-то выменивали.