Дмитрий Коростелев: Право на жизнь

— Да ты что, медвежья башка, сдурел! — Осерчал Владимир. — Хочешь тварюгу в живых оставить?

— Есть такая мысль, — согласился Белоян, — ты мне еще спасибо скажешь, княже. И не буянь раньше времени. Пира дождись. Тебе разве не интересно узнать, кто наслал на тебя этакое чудо, что даже твоя хваленая воинская хватка не помогла?

— Да ясно кто! — Отмахнулся Владимир. — То козни Царьграда. Не любят они меня, ох не любят.

— А за что тебя любить?

В коридоре послышался громкий топот, будто стадо вепрей в терем впустили. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались два богатыря. Один, как пивная бочка, широкий мощный богатырь, да только по лицу не скажешь — темное, загорелое, лишь белки глаз хищно блестят. Другой жилистый, подтянутый, взгляд хитрый, злой, но возраст тоже угадывается с трудом. В глазах обоих недоумение и удивление. То были Люготич и Куман, богатыри, из личной охраны князя.

— Слышал я княже, неприятность с тобой приключилась, — пробасил Люготич, поправляя меч на поясе.

— Да уж, неприятность, — хмуро покосился Владимир. — Плохих ты ко мне дружинников приставил. Положили их, как юнцов безусых, те даже пикнуть не успели.

— Полноте, княже, — процедил Куман. Зашевелились желваки, в глазах мелькнул холод. — Молодцов мы с Люготичем сами отбирали. Если и пали они, то явно в бою неравном.

Владимир заскрежетал зубами.

— Что ж, бой был действительно неравный. Их двое супротив одного.

— Брешешь, князь! — Сжал кулаки Люготич, — не могли они так дешево жизнь свою отдать.

— Придержи язык! — Рявкнул Владимир, ударяя кулаком по столу, — Псы брешут, а князь говорит!

— Прости княже, — стушевался богатырь, — язык мой — враг мой. Но никак я поверить не могу, что дружинников так просто одолел какой-то басурман иноземный!

— Он и не басурман, просто оделся, как Ящерово отродье. А на поверку русичем оказался… Хотя и дрался, как степняк. Без труда узнал многие приемы, — хмыкнул Владимир.

— И как только у него рука поднялась на сородича! — Взревел Люготич.

— Не буянь, Люготич, — подал голос Белоян, — не силой взял их убийца, подлостью и хитростью одолел. Сзади подкрался.

— Все равно, что же это за богатыри такие, что врага не учуяли. Расслабились видать на казенных харчах, зажрались. Тогда сами виноваты! — Заявил Куман.

Богатыри беспомощно переступали с ноги на ногу. Все было сказано. Другие разговоры лишь никчемное словоблудие.

— Прости, что побеспокоили, княже, — поклонился Люготич, — доброго тебе здравия!

С этими словами богатыри покинули трапезную, оставив Владимира наедине с Верховным Волхвом.

Белояну, наконец, надоело топтаться, и он с кряхтением примостился на лавку подле Владимира. Несчастная лавчонка болезненно заскрипела. Владимир криво улыбнулся:

— Так ты мне всю мебель перепортишь!

— Ничего, ты князь богатый, новую закажешь. Прямиком из Царьграда.

Князь зло заскрипел зубами.

— Не напоминай!

— Хорошо, — согласился волхв, — оставим Царьград в покое. Ты мне вот что скажи лучше, не хочешь ли повидать наемника?

— Чур, тебя, Медвежья башка! Никак меду обожрался?

Волхв промолчал.

— Ну не сердись, Белоян, пошли посмотрим пленника, — молвил князь.

— Я больше не буду тебе навязываться, — пробасил Верховный, с кряхтением поднимаясь с лавки. — Если не хочешь, можешь не идти. Я и сам с ним разберусь.

— Сказал же пойду, значит пойду! — Буркнул Владимир. — Давай, веди, медвежья башка.

Пленника держали не в срубе, как решил поначалу Владимир. Ему отвели место в самой глубокой темнице княжеского терема. Там все замки затянуты сильнейшими чарами, стражники через каждых два шага стоят, их тут, наверное, больше, чем пленников. Говорят, сам Острозуб по молодости мастерил замки, да такие, что без особого умения вовек не отворишь. Князь вслед за Белояном спустился по узкой винтовой лестнице. Все ступеньки мокрые и скользкие, Белоян поскользнулся и лишь чудом не упал. Пахнуло гнилью и сырой землей, холодный, как в погребе воздух, обжигал легкие. Со стен свисали лохмотья паутины, деревянные перекрытия подгнили и кое-где болтались трухлявыми обрубками. В тех местах дерево было заменено камнем. Когда спустились еще ниже, отовсюду накатила такая смертная тоска, что хоть на стену бросайся. Не зря темницу называют погибельной, еще древние вершили здесь недюжинное волховство. Она желание жить и волю забирает, а взамен поселяет в сердце холод и безразличие. Долго находиться здесь опасно, потому и стражников каждое утро меняют.