Ольга Голотвина - Привычное проклятие

Тролль возвышался в распахнутых воротах. Он был на голову выше собратьев, сгрудившихся у него за спиной. Вожак, главарь! Грудь, поросшая бурой шерстью, выпятилась так, словно вызывала на себя прямой удар тарана. Мощные ручищи обвиты мышцами, похожими на сытых змей. Ноги — как древесные стволы, только не врастают в землю корнями. Плечи такие, что кажется — сейчас тролль поведет ими и повалит столбы ворот! Харя со злобными красными гляделками и расплющенным носом, похожим на рыло кабана, могла бы навести страх даже на десяток бывалых наемников.

А уж кучка промокших, потрясенных, жмущихся друг к другу людей и вовсе была на грани отчаяния! У них не было сил не только сражаться, но даже разбежаться по двору в поисках укрытия.

Все навалилось на них быстро и страшно: и великаны-тролли, вошедшие по грудь в реку и опрокинувшие их корабль, и холодная осенняя вода, и выматывающий бег по берегу.

Тролли бегают медленнее людей, но они гораздо выносливее. Конечно, они загнали бы свою измученную дичь…

Если бы не высокий частокол, не гостеприимно распахнутые ворота. И не кряжистый седой человек, что стоял сейчас перед вожаком троллей, высоко подняв факел.

Человек был чудовищу по грудь, но глядел на него, как господин на провинившегося раба. И факел держал так, словно желал получше рассмотреть физиономию великана, хотя на дворе стоял белый день.

Беглецы с изумлением и ужасом ждали: вот сейчас тролль шагнет вперед, ударом могучей лапищи превратит голову смельчака в кровавую кашу. А потом двинется вперед, сокрушая все на своем пути.

Нет. Молчит. Не шевелится. А стая за спиной — та и вовсе отступила на пару шагов.

— Ты, Битая Рожа! — холодно и властно заговорил человек. — Осень только на двор, а ты уже по нашим краям шляешься? Зимы вам, уродам, мало?

Тролль переступил с ноги на ногу, склонил голову на короткой шее и что-то промычал.

Этот звук вывел спасшихся людей из оцепенения. Кто-то крикнул:

— Ворота! Закройте ворота, ради Безликих!

— Вот еще! — надменно отозвалась крепко сложенная женщина в синем платье. Она тоже держала факел. — Было бы из-за чего с воротами возиться! Сейчас муж этих недоумков выгонит, обедать будем… Кринаш! — повысила она голос. — Что ты с ними рассусоливаешь? Гони в шею, а то у меня еще младшенькая не кормлена!

— Сейчас! — отозвался муж, не сводя глаз с незваного гостя. — Ты послушай, что Битая Рожа вякает. Добычу свою требует! Ну обнаглели, пора опять учить!

И тут над двором зазвенел решительный голосишко:

— Уходи отсюда, Битая Рожа!

Карапуз лет четырех, выскользнув из-за подола хозяйки, бесстрашно сделал несколько шажков к воротам. Обеими ручонками он, как меч, сжимал большой кухонный нож.

Мать не остановила смелого малыша — лишь шагнула следом и с мрачной решимостью подняла факел, готовая защищать свое сокровище в любой драке.

Появление мальчугана не отвлекло его отца. Он повысил голос и заговорил медленно, почти сливая слова, так, что речь его походила на мычание тролля:

— Добычи нет. Мои люди. Моя стая. Рассержусь. Попорчу шкуру.

— Хозяин! — донеслось откуда-то слева. — Корабль вынесло на Загребущую косу!

Никто не обернулся на голос. Кринаш тоже не отвел взора от красных буркал тролля.

— Лодка на мели, — продолжил он протяжно. — Плохо. Стая берет лодку и несет сюда. Иначе сильно сержусь.

Вожак троллей шагнул назад. Соплеменники повторили его движение. Затем стая разом повернулась и бросилась наутек, словно за ними гнался отряд великого воина Керутана, прозванного Грозой Нежити. Тролли бежали, пригнувшись так, что руки почти касались земли, и на ходу громко ухали — то ли от страха, то ли от разочарования.

Спасенные люди с облегчением вздохнули. Кое-кто, обессилев, опустился на землю посреди двора. Женщины заплакали.

Кроме хозяйки, которая сунула факел в стоящее у ворот ведро с водой и спросила мужа:

— Ты впрямь ждал, что они тебе корабль притащат?

Хозяин тоже опустил свой факел в ведро и небрежно повел широким плечом:

— Ясно-понятно, не ждал. Зато уж точно не вернутся до морозов. Боятся, что и впрямь их в работу запрягу. — Он подхватил на руки малыша. — Ах ты, мой вояка!