Гай Гэвриел Кей: Тигана

В черной комнате слепые начали свою работу. Он помнил, что сначала старался не кричать. Помнил, как кричал. Много позже появился Брандин. Он начал и закончил свою часть этой тщательной, терпеливой работы. Пытка другого рода, гораздо худшая. Тяжесть гор на его рассудке.

Ближе к концу того года шут короля из Играта погиб от несчастного случая в только что заселенном новыми обитателями дворце Кьяры. И вскоре после этого Руна, со слабыми, мигающими глазами, изуродованным плечом, полуоткрытым ртом и походкой калеки извлекли из его тьмы и привели в ночь длиной в двадцать лет.

Сейчас здесь было очень светло, солнце ослепительно сверкало. Брандин был прямо перед ним. Девушка держала его за руку.

Девушка. Эта девушка была дочерью Саэвара.

Он узнал ее в ту минуту, когда ее впервые привели, чтобы представить королю. За пять лет она изменилась, сильно изменилась, но у нее были глаза отца, точно такие же, а прежде Дианора росла на глазах у Валентина. Когда он услышал, как ее назвали в тот первый день женщиной из Чертандо, слабая, дозволенная искра в его мозгу вспыхнула и обожгла, так как он знал, он знал, зачем она сюда пришла.

Затем, по мере того как текли месяцы и годы, он беспомощно смотрел своими слезящимися глазами из-под навалившихся гор, как ужасное переплетение нитей судьбы прибавило ко всему остальному любовь. Он был связан с Брандином невозможно тесным образом, и он видел, что произошло. Более того, вынужден был в этом участвовать из-за самой природы отношений между королями и шутами Играта.

Это он впервые отразил — помимо своей воли, у него не было воли, — то, что назревало в сердце у короля. Еще в то время, когда Брандин отказывался допустить саму мысль о любви в свою душу и жизнь, наполненную мщением и утратой, именно Рун — Валентин — начал пристально смотреть на Дианору, на темноволосую дочь Саэвара, глазами души другого мужчины.

Но больше так не будет. Долгая ночь завершилась. Чары, которые его сковывали, исчезли. Все кончилось, он стоял в лучах солнца и мог произнести свое настоящее имя, если бы захотел. Он неуклюже шагнул вперед, потом, более осторожно, еще раз. Они его не замечали. Он был шутом. Руном. Даже это имя выбрал король. Чтобы только они двое знали об этом. Это не для остального мира. Уединение гордости. Он даже понимал это. Возможно, самым ужасным было то, что он понимал.

Он шагнул под навес. Брандин стоял впереди, у края холма. Валентин никогда за всю свою жизнь не убил человека сзади. Он зашел сбоку, слегка спотыкаясь, и подошел к королю справа. Никто на него не смотрел. Он был Рун.

Но он им не был.

— Тебе следовало убить меня у реки, — произнес он очень ясно. Брандин медленно повернул голову, словно только сейчас о чем-то вспомнил. Валентин подождал, пока их взгляды встретились, а потом вонзил меч в сердце игратянина, так, как принц убивает своих врагов, сколько бы лет на это ни потребовалось, сколько бы ему ни пришлось вынести до того, как боги позволят довести историю до такого конца.

Дианора не могла даже вскрикнуть, настолько была ошеломлена внезапностью. Она увидела, как Брандин отшатнулся назад с клинком в груди. Затем Рун — Рун! — неуклюже выдернул меч, и из раны хлынула кровь. Глаза Брандина были широко раскрыты от изумления и боли, но они были ясными, такими сияюще ясными. И таким же был его голос, когда он произнес:

— Нас обоих? — Он покачнулся, но устоял на ногах. — Отца и сына, обоих? Какая жатва, принц Тиганы.

Дианора услышала это имя, и словно оглушительный взрыв раздался у нее в голове. Казалось, время изменилось, невыносимо замедлилось. Она видела, как Брандин опускается на колени; он падал целую вечность. Она попыталась броситься к нему, но тело ей не повиновалось. Она услышала длинный, странно искаженный стон боли и увидела мучительное страдание на лице д'Эймона, когда меч канцлера вонзился в бок Руна.

Не Руна. Не Руна! Принца Валентина.

Шут Брандина. Все эти годы. Что с ним сделали! И она была рядом с ним, рядом с его страданием. Все эти годы! Ей хотелось закричать. Но она не могла издать ни звука, почти не могла дышать.

Дианора увидела, как он тоже упал, изуродованная, сломанная фигура, осевшая на землю рядом с Брандином. Тот еще стоял на коленях, с кровавой раной в груди. И теперь смотрел на нее, только на нее. Крик, наконец, сорвался с ее губ, когда она опустилась рядом с ним. Он потянулся к ней, так медленно, с таким колоссальным усилием воли, со всем своим самообладанием, и взял ее за руку.