Redhat - Жизнь замечательных братьев

Они уже побывали в большом зале с Аркой, и Рабе там ужасно не понравилось; из‑за колыхавшейся завесы ему чудились то хриплые стоны мертвых домовиков, то грубые окрики почившего в Мерлине родителя, то завывания оборотней… Поттер забрался на постамент Арки и снова занялся с Люциусом дурью, именуемой переговорами. Вдруг по ступенькам с криком скатился товарищ знаменитого мальчика – его тут же схватил Эйвери. Оказалось, что гриффиндорец с разбитым носом – никто иной, как юный Лонгботтом.

— Этого еще не хватало… – буркнул, поежившись, Рабастан; элементарный логический ряд – Лонгботтомы–Круцио–авроры–Азкабан–Азкабан–Азкабан… – вкупе с завываниями из‑за вуали заставляли нервничать. Младшему Лестрейнджу хотелось наплевать на все и всех, и поскорее рассмотреть свою находку. Кажется, Поттер уже собирался отдать треклятый хрустальный шар, когда двери в зал распахнулись, и появились противники посерьезнее хогвартских студентов…

Рабастан очнулся в комнате настолько же знакомой, как и его спальня в родовом замке. Он сидел со связанными руками и ногами на грубом стуле в полутемном кабинете с низким потолком, где неприятно пахло ржавчиной, крысами и старым пыльным пергаментом; но сейчас к этому ужасному букету примешивался аромат шоколада.

Младший Лестрейндж приоткрыл левый глаз; на столе перед ним были свалены его личные вещи: маска, носовой платок с монограммой, колода крапленых карт, которую ему подарил Долохов («на счастье»), несколько галлеонов, перочинный нож с открывалкой для пива и штопором, и маггловская фотография Синди Кроуфорд. Ни волшебной палочки, ни находки из Министерства в куче не было – тогда Раба открыл и правый глаз.

Напротив него, заполняя свиток убористым почерком, сидел усталый аврор с седеющими каштановыми волосами. Он будто почувствовал на себе взгляд Пожирателя, отложил перо и поднял красные от слез глаза.

— Ну что? – несколько осипшим голосом произнес мракоборец. – Попались, негодяи? Преступники, мерзавцы, ничтожества… – он высморкался в большой клетчатый платок и отломил кусочек молочного шоколада.

— Где оно? – тихо спросил Рабастан.

— Что?

— Где то, что я нашел? Ты не имеешь к этому никакого отношения, отдай, такой–сякой! – взвился Пожиратель, в ярости глядя на недруга.

— Заключенный Лестрейндж, вы еще осмеливаетесь чего‑то требовать? – грустное лицо аврора исказилось от гнева. – Увести! – гаркнул он появившимся на пороге охранникам. Те схватили Рабастана за шкирку и бесцеремонно выволокли из допросной.

Ремус Люпин тяжело вздохнул, промакнул глаза платком и съел еще кусочек «лучшего средства против дементоров». Потом выдвинул ящик стола, где были сложены обломки пожирательских палочек, и достал небольшой хрустальный шар – он был завернут в пакет с биркой, гласившей: «Особо ценная улика №4, Пророчество; F to AL; RL и RL». Секунду поколебавшись, но уступив любопытству, Люпин вытащил Пророчество из пакета – и тут же чуть не выронил его.

Шар засветился изнутри, в нем медленно поднялись и завертелись серебристые вихри; из мерцавшего тумана навстречу изумленному оборотню проступала мордочка старой эльфийки с крючковатым носом. Домовиха глубоко вздохнула, поморщилась и заговорила нараспев скрипучим высоким голосом:

«Вижу я двоих, что суть волчью имеют: один жестокость множит, другой подавляет, и встретиться им в битве, и биться не раз, и не два, а три… И повергнут будет темный, и пребудет в муках и ярости… Победитель же его славой покроется, и суть его волчья будет отомщена, и женится он на деве с розовыми волосами…»

Заяц–беляк вынырнул из сугроба, навострил уши и принюхался, смешно подергивая носом. В морозном воздухе тем январским вечером пахло по–новому, и заяц встревожился. Он пригладил лапками пушистую грудь и собрался вернуться в ямку в саду, где прятался с самого Рождества, как вдруг…

— Ступефай!!

По сугробам полоснул красный луч – заяц увернулся от него и в два прыжка исчез в овраге; следом полетела еще одна вспышка.